и на руках занёс в свой дом, а следом прибежала перепуганная баба Лепистинья. С той памятной ночи я стал заикаться, и этот вредный недостаток досаждал мне почти все моё детство, но с годами незаметно прошёл. Много потом всяких гроз прогромыхало в моей жизни, но та, июльская, сорок первого года, до сих пор помнится самой грозовой и памятной, ибо стала предвестником других, более жестоких гроз, сопровождавших меня почти всю жизнь.
Сейчас уже не помню, да и мама не могла вспомнить, но где-то во второй половине июня она получила повестку из райвоенкомата, чтобы явилась туда на следующий день, а причину вызова не указали. Эта неизвестность всех нас озадачила и встревожила ожиданием какой-то беды, но самое плохое как-то не приходило в наши головы, потому что похоронки обычно почтальон приносил семье погибшего на дом. К тому же, подобную повестку одновременно получила и Клавдия Каргапольцева, мамина ровесница, у которой муж к концу войны тоже остался в живых, и она с малыми детишками с затаённой радостью ждала его возвращения. Ранним погожим утром следующего дня они и отправились вдвоем в Макушино, не ведая, зачем их вызвали. А я чуть позже привычно потрусил на станцию отца с войны встречать.
Не помню сейчас всех подробностей того самого печального в моей жизни дня, мрачной тенью улетевшего в небытие, но всё было как всегда. От задиристых местных мальчишек я привычно прятался в ожидании подхода останавливающихся поездов в густых зарослях придорожных акаций, нестерпимо провонявших в летней жаре человеческими испражнениями, где и ступить-то было некуда, чтобы не обмарать ноги. Но терпел ради скорой встречи с отцом и изредка выскакивал на разогретое полотно подъездных путей и зорко всматривался в парящее марево знойного дня, где отполированные до блеска рельсы причудливо-искривлённо извивались, слепяще отражая сверкающие блики солнца.
Приближение тяжелогружёного воинского эшелона я научился угадывать задолго до его появления на горизонте по мелкому подрагиванию земли, а потом по все нарастающему гулу несущейся на огромной скорости тысячетонной массы железа. Тут я и выскакивал из кустов и вглядывался в огни светофора с востока, хотя мне уже было ясно по более ровному подрагиванию земли и стихающему гулу подходящего поезда, что он остановится. Я взбегал на разгорячённую насыпь железнодорожного полотна и впивался глазами во всёвырастающую чёрную точку подходящего поезда. И вот он, в буквальном смысле разгорячённый от быстрого бега, попыхивающий лёгким облаком белого пара, сдерживает своё могучее дыхание, и тут с грохотом разносится уносящийся в хвост лязг буферов, шипит воздухом включённая тормозная система, и мой долгожданный, ненаглядный, наконец, останавливается.
С какой любовью и неподдельным детским восхищением смотрел я на радостные, улыбающиеся лица солдат-победителей, на военную технику на платформах – глаз не оторвать! На все эти танки, пушки разных калибров, военные автомобили, бронемашины и всякую другую технику, нужную
