заголосил во весь голос и, не видя ничего перед собой, шибанул ногой входную дверь и выбежал на улицу. До поздней ночи одиноко бродил по берегу притихшего озера возле нашего огорода, давая волю слезам. Горько и безутешно оплакивал я гибель отца, и это неимоверно тяжёлое, горькое чувство не покидало меня потом долгие годы, да и сейчас оно глубоко сидит во мне, только не кровоточит.
Опустилась июньская ночь. И на звездном небе незримо выплыла равнодушная ко всему луна, когда я, уревевшись до изнеможения, забрёл в свой огород и упал возле плетня в густую прохладную траву и забылся тревожным, тяжёлым сном. И до меня откуда-то доносился или чудился торопливый перестук воинских эшелонов, обрывисто мелькали в теплушках весёлые лица солдат, а я будто все бегаю и бегаю вдоль эшелонов и ищу, и зову, и зову своего папку и никак не могу до него докричаться. Каким же непривычно одиноким и беззащитным казался я себе без папки под этим огромным ночным небом, в этой жестокой жизни, вмиг придавившей меня самым большим горем! «Как же я теперь буду жить без него?» – безответно и надолго засел тогда во мне этот детский вопрос, на который потом давала свои тяжёлые ответы только сама жизнь.
Уже поздней ночью подняла меня мама из огородной травы, заботливо прижала к себе, ласково погладила мои непокорные волосы, и тут я с боязливой жалостью взглянул в её опухшее от слёз лицо, и во мне что-то непривычно дрогнуло, я безголосо захрипел, обнял её и уткнулся ей головой в живот. Так, обнявшись, мы и побрели в наш теперь уже сиротский дом. А светлая лунная ночь изливалась над нами струящимися потоками серебристого света, и в зеркальной глади озера сказочной громадой отражался звёздный купол перевёрнутого неба. И только за озером в траурной тишине этой незабываемой ночи одиноко и надсадно тарахтел на поле трактор, изредка мелькая в темноте блуждающим светом фар, будто кого-то искал и искал в растерянности и никак не мог найти.
На другой день, как после страшной бури, разговаривали в доме мало и тихо, к тому же принялись делать генеральную уборку, и, когда всё переделали, баба Лепистинья мне шепнула, что вечером будем справлять по отцу поминки. В тихой печали собрались мы всей семьёй поздним вечером на поминальный ужин. Дед Арсентий откуда-то извлёк, видать, заранее припасённую бутылку, набулькал в стаканы и, тяжело передохнув, в сердцах сказал: «Ах ты, язви её, маленько Николай Петрович до победы не дожил, для встречи берёг, типеря давайте за помин его души выпьем, чтоб земля ему пухом была», – и, запрокинув голову, не спеша выпил, вытер рукой свои рыжеватые усы и стал молча закусывать. Баба Лепистинья вместе с мамой тоже выпили и какое-то время молча закусывали, как вдруг мама выронила звякнувшую об стол ложку и с таким тяжким стоном и болью зашептала, что все за столом замерли и в недоумении на неё уставились. «Да как же это я? – с вкрадчивым удивлением говорила она хриплым шепотом. – Да как же я не отозвалась ему ни сердцем, ни умом тогда, в марте, когда непрошеные холодные слёзы из меня градом катились и катились. Это
