style="font-size:15px;"> Помню тот предзакатный июньский вечер, после первого дня моей работы, когда возвращались домой все чумазые, пропылённые и прокалённые до черноты июньским зноем. Уставшие за день лошади в предчувствии ночного вольного отдыха резво трусили по проселочной дороге, и густая зелень листвы золотилась в лучах заходящего солнца, а от темнеющего леса тянуло вечерней прохладой. Мне было грустно и тяжело возвращаться домой, где непрошено навсегда поселилось горе, и я подавленно молчал, но неожиданно в этой благодатной тишине Толька Рябов взорвался короткой частушкой, и от певческой натуги его чумазое лицо налилось пунцовой краснотой:
А из нагана выстрел дали, по реке пошёл туман,
Что ты голову повесил, наш весёлый атаман…
Он проорал во всю охриплую глотку, и тут же Мишка Сорокин подхватил с таким же надрывом, от чего белки его глаз так вытаращились на чумазом лице, что он стал похожим на негра:
А говорят – кусты горят, горят на море лодочки,
Говорят, что я не стою Милкиной походочки…
Потом каждый подхватывался со своей частушкой, горланили хором, а наоравшись всяких, и матершинных тоже, подъезжая к деревне, смолкли. Каждый у своего дома снял сбрую с лошадей, и они вскачь унеслись на приозёрные луга, и их тяжёлый топот гулко раздавался по деревенской улице. Мама в то лето из школы уволилась и перешла работать в тракторную бригаду заправщицей и учётчицей, где больше начисляли трудодней, и по ним выдавали зерна наравне с трактористами.
Золотистым августовским утром дед Арсентий привёз на телеге со станции Макушино сына Васю, моего дядю, тяжело раненного в Венгрии, у озера Балатон. Мне он тогда показался таким высоким, огромным на своих костылях, будто занял собой всю нашу маленькую горницу, которая теперь казалась низкой и тесной.
Странно, кончилась война, кончилось и моё детство, оборванное войной, и этот печальный запев потом долго сказывался на моей жизни, содрав все её радужные краски, без чего жизнь стала не жизнь, а мука. А мы с мамой, придавленные свалившимся на нас непоправимым горем, все лето от зари до зари работали в поле, и надеяться нам больше было не на кого, только на себя.
Сейчас мне довольно трудно вспоминать в хронологическом порядке по годам все события моего военного детства, кроме тех, что были описаны выше, – проводы отца на войну и все, что случилось в победном сорок пятом году. Всё остальное неразличимо слилось в единую цепь событий, которые помнятся только по временам года, а их четыре. Иногда в озарениях памяти мелькают обрывки тех или иных событий, но в каком году это было, сейчас уже не могу сказать. Поздновато я взялся за свои воспоминания, когда память моя неприметно ослабела, затуманилась. А ведь я долго помнил буквально все подробности своего военного и послевоенного детства, и казалось, так и буду помнить всю жизнь, стоит только взяться за воспоминания о своём прошлом. Но память, моя память! Как же она предательски меня подвела в самый неподходящий
