помню! Ты тогда на лёд свалился!
– Ну да! – Андрюша легко согласился, внутри уже не гнездилась липовая мужественность, – Свалился!
– Хочешь яблоко откусить? Когда ты будешь меня с ним рисовать, откусанное место можно будет спрятать в ладони.
Андрюша вежливо отказался, но душа его ликовала – Катюша говорила с ним, как с равным! Как будто он и не холоп барский вовсе.
– А можешь ли ты для картины распустить волосы, чтобы они потоком горным бежали, водопадом сверкающим лились из-под короны твоей?
Катюша снова улыбнулась:
– Нет уж! Маменька сказала – когда будешь большой барышней и встретишь своего избранника – тогда покажи ему всю свою красу русскую, а до того – скромна будь и сдержанна!
Но сразу же посерьёзнела.
– Ты не знаешь. Папенька посадил тебя работать со мной, потому что считает, что ты в меня влюбился и останешься работать на него, пока я буду привлекать тебя. Если ты перестанешь писать ему картины, он запретит тебе меня видеть.
Кисть чуть не выпала из руки Андрюши. Он смотрел на фею, а язык словно одеревенел – стал сухим и неповоротливым.
– А ты правда… – Катюша приопустила голову, – влюбился в меня?
И тут Андрюша совсем не по-героически заревел – слёзы так и брызнули из глаз. Сорвался с места, вылетел в дверь, чуть не опрокинув ошалевшую няню в переднике, и исчез.
Катюша, чуя свою вину, кинулась следом. Где же он? Она обеспокоенно пробежала по помещениям дома. В пристройке для прислуги его не было, в кухне не было, в кабинет отца и сама побоялась бы заходить. Она уже было устало села на пуф и приготовилась плакать, но подошедшая няня тихо и многозначительно ткнула пальцем на дворницкий чулан недалече от парадного входа.
Катюша приоткрыла дверь и вошла в полутёмное помещение, где по углам валялись ржавые вилы и пылилась жестяная утварь на полках. Андрюша лежал лицом вниз на куче льняной дратвы и тихо вздрагивал.
Катя подошла и, тихонько подобрав подол, присела на корточках рядом. Протянула руку, ничего не говоря, но отдернула.
Над её головкою, всё ещё в сверкающей диадеме, висела с обоих сторон черная, угрожающая масса. Справа – мысли о наставлениях отца, грозящего пальцем и упреждающего о грехе панибратского отношения к холопам. Слева же – она сама, спрашивающая мальчика о самом сокровенном и ранимом в его жизни, оскорбившая его тайное чувство.
Катюша встряхнула головой и, всё же протянув руку, погладила Андрюшу по голове, проговорила тихо:
– Извини меня, пожалуйста. Я глупая, я совсем не то сказала…
Не зная, какие слова ещё найти, она опять легонько погладила его кудри.
Андрюша повернулся. Он не плакал, но на лице были грязные дорожки, бегущие от глаз к уголкам рта.
– Ничего страшного, – сказал он спокойно, словно сам себе, – ничего страшного.
А потом встал, отряхнулся и
