Но раздраженно буркнул, возвращаясь на свой стул:
– Сдается мне, не так уж и неизвестен автор этот…
И тут наконец встал со своего сидалища Арманов, последнюю минуту потрясённый до глубины души и не смевший и вымолвить слова.
– Автор этот, – торжественно и пафосно заявил он, – не кто иной, как холоп мой, дитя таланта, Андрюшка. С младых лет рос в моём доме…
Тут аукционист остановил его, веско сказал слово "регламент", и аукцион продолжился.
После аукциона к Арманову подошёл Турчанинов, сухо представился и серьёзно посмотрел в глаза.
– Не стану отрицать – если любо государю будет сие творение, будет он желать видеть юное дарование при своём дворе.
Арманов притворно закручинился, чуть слезу не пустил, но в глазах еле видимо мелькнул лукавый огонек довольства.
– Что же… Воле государевой не стану противиться. Ведь не крепостной режим на дворе нонче – просвещённый девятнадцатый век идёт к концу. Да вот только… Что если не захочет отрок пойти на службу царскую? – и Арманов пытливо заглянул в узкие глаза Турчанинова.
– Как Вы, сударь, правильно заметили, не крепостной режим на дворе, – только и ответил Турчанинов, коротко и резко поклонился, развернулся и пошёл, но вдруг повернул голову и сказал Арманову с удивлением, словно не веря своим словам:
– А вы видели – картина-то живая! Ей-Богу, живая…
И вышел вон.
Арманов же ехал обратно в совершенно ином настроении. Широкая улыбка цвела на лице, губы шевелились, эмоции сменяли одна другую, кулаки сжимались, словно купец что-то аргументировал невидимому оппоненту.
В кармане сюртука лежало государево долговое обязательство на три тысячи рублей.
Теперь Андрюша жил с отцом, который и пальцем его не смел тронуть, в маленькой светёлке, в левом крыле дома. Здесь с утра в окно заглядывало солнце, верхние ветви берёзок, что росли на заднем дворе, ласково стучали в резные ставни, предлагая выйти и насладиться росистой прохладой.
Порфирий Иванович, что теперь работал так же, стряпчим, встал, потянулся, и пошел, кряхтя, сразу к столу, где стоял заляпанный штоф с мутноватой жидкостью. Крякнул, налил полрюмки и вкинул одним махом в глотку. Поглядел на сына добрыми масляными глазами, откашлялся и прохрипел:
– Вот вырастил я сынка, вот услада сердцу отцовскому! От горшка три вершка, а уже родителя седого накормляет и обиходит!
Андрюша даже не улыбнулся. Встал с постели, не посмотрев на отца, одел на исподнее новую, выданную хозяйственником красно-зелёную ливрею, натянул вощёные сапоги, пятерней причесал волосы, и, ни куска не проглотив, вышел вон. Присутствие пьяного уже с утра отца отбивало всякий аппетит.
Путь из светлицы до мастерской, лежащей в другом крыле усадьбы, проходил через тридцать аршин коридоров и обширную прихожую, что была обнята гибкими лестницами по её бокам. И на всём пути – картины. Вот – натюрморт с арбузом, который сразу после
