песни. К нему наезжали друзья, одноклассники, жили по нескольку дней. Забегали и их общие знакомые.
Двери квартиры почти не закрывались.
Всё это записывалось вредной соседкой, буквально по минутам, в особый гроссбух.
Она положила свою жизнь, чтобы вывести их на чистую воду и уговорить хозяйку продать квартиру ей самой – для дочери на выданье.
– Молодые люди. Мне кажется, вы ведёте легкомысленный образ жизни, – говорила хозяйка, не повышая голоса.
Поправляла седой валик на затылке. Смотрела строго в окно, на кроны деревьев, облокотившись подбородком на руку. В белом свете от окна тонкая старческая кисть становилась почти невидимой, фарфоровой. В глубине благородно просматривались синие прожилки.
Так она сидела несколько минут, думая о своём. Потом молча собиралась, уезжала.
Они сделали вывод, что соседка хозяйке тоже не нравится. И продолжали жить по-прежнему.
К ним забредали компании самого разного сорта. А сами они стали частью какого-то общего, броуновского движения из одной кухни в другую. Там всегда ходило по рукам что-то диссидентское, с притензией на «подпольное». Всё это горячо обсуждалось. Бесшабашные, они легкомысленно не задумывались о возможных последствиях таких посиделок. Это было нормально. Ненормальным считалось, если этого не было. Просто пить водку было неприлично.
«Время, когда модно быть умным».
Вскоре у «Стивы» появилась подружка. Такая же тонкая, гибкая, высокая, почти одного с ним роста, большеротая и смешливая.
Разведёнка с двумя детьми.
Была она из Смоленска, с мужем эмигрировать отказалась. Прибилась к компании.
Звали её Ираида. Она заметно картавила, говорила резко, вскрикивала раненой птицей, сразу же привлекая к себе внимание.
Говорили, что она ждёт вызова из Штатов, от родных.
Вела себя смело, раскованно, даже вызывающе, и казалось иногда, что именно поэтому, никого никуда не вызывают за свободные речи: потому, что она докладывает о нас кому-то в «органах».
Уж очень смела была, провокационно.
Из каких-то неведомых источников добывала копии самиздатовских книжек. Или разрозненные главы, страницы, наспех сброшюрованные. Всё это давалось в лучшем случае на одну ночь.
Приносила тревожные вести о задержаниях инакомыслящих, о подписантах каких-то требований. Одним словом, была в самой гуще «процесса». Ведь в тогдашней прессе найти эти сведения было нельзя, всё передавалось устно.
В компании постоянно, горячо и увлечённо говорили на эти запретные темы.
Аргументы извлекались из самиздата.
Так Пётр впервые прочитал «гарики», стихи Игоря Губермана, больше походившие на эпиграммы. Остроумные, философские, они легко ложились на слух, были очень злободневными, смелыми, вызывающими по отношению к «святыням» официальной идеологии. Всё – про них, советских.
Пётр узнал, что за свои стихи
