музы действительно молчат, когда говорят пушки. У Адорно за всеми «негативизмами» просвечивает вполне романтическое (утопическое) стремление создать «иное» в эстетической сфере, чтобы потом «воплотить его в жизнь». А его не надо воплощать, надо отпустить эстетический проект на волю – и тогда он поможет создать полноценного субъекта для идеологического проекта. Мандельштам назвал культуру «вольноотпущенницей». Зрелая идеология «отпускает» культуру, чтобы субъект, задышав обоими легкими, превратился в личность: «блок обеспечения» и «блок спасения» могут нормально функционировать только в раздельном режиме.
Всегда твой
Матвей
От Л:
Просыпаюсь ночью, все белое, светло, как днем – снег выпал. Красота! Но холодно, а почки уже набухли… Читаю Кундеру, там про Гёте и его великую любовь Веттину…
Спасибо за «конец главы». Целую
Ма нишма каха?15
Приучаю себя к мысли, что смерть не имеет к нам ни малейшего отношения.
Гуляючи, болтал с Озриком. Начал издалека, со сравнения Гринвея и Феллини, о современной «любви», превратившейся в «рассеянную детскую либидинозность», потом перешел на свои любовные переживания. Жаловался, что «не зацепишь». Озрик отреагировал равнодушно. Только сказал: «А тебя – зацепишь?»
30.3. К пяти явился к Баембаеву. По дороге позвонил Соколову – поездку на завтра в Тверию мы отменили, Риммка испугалась хамсина и арабского «Дня земли» – ждут беспорядков. Володя был на месте и полбутылки бренди они уже выкачали. Привез мне журналы. Рассказал, что гробманы на меня бочки катят за публикацию в «Солнечном сплетении» (на иврите), что ивритский номер «Зеркала» вышел, о нем была даже статья в «Хаарец». Я сказал, что ничего об ивритском номере не слышал, Гольдштейн мне об этом не говорил. «Аа, ты еще с этим слизняком общаешься?» Володя был полон сарказма. Гольдштейна они дружно ненавидят. Баембаев рассказал, как пару лет назад собрался после пьянки бить Гольдштейну морду, что их собралось человек пять, и они пошли к Гольдштейну, «думаю, сейчас дверь откроет и я ему, не долго объясняя…», но дверь открыла Ира (прежняя сожительница Гольдштейна), и операцию пришлось отменить. Переключились на «Ир», Тарасов утверждал, что теперешняя Ира Гольдштейнова очень даже, дали бы ему, он бы ее «разбудил», заспорили о том, есть ли что будить. Переключились на Бренера (постоянный маршрут или замкнутый круг: гробманы, гольдштейн, бренер, гробманы). Вернулись к Гробману. К несчастному телевизору, который упал между ними. Баембаев обещал написать Отрывки из дневника Гробмана:
– Понедельник. Приходил Тарасов и сломал телевизор. Вторник. Вчера приходил Тарасов и сломал телевизор. Среда. Позавчера приходил Тарасов и сломал телевизор. А потом: Приходил Вайман. Рассказал,
А что вообще слышно? (ивр.)
