молчишь-то, скажи, где хоть пропадала?! – обиженно спросила девочка и оттерла рукавом слезы с лица.
Мать устало скинула пальто, будто нехотя развязала шаль и, слабо махнув рукой, с тяжелым вздохом выдохнула:
– И не спрашивай, сил моих нет, думала, не донесу, руки-то мои совсем заколели, думала, не донесу, из рук его выроню…
– Кого не донесешь? – с удивлением переспросила Любка и подошла к свертку, который мать осторожно развязывала на столе.
Синюшка безголосо давилась всхлипами и крепко держалась за материн подол. Любка, с застывшим любопытством вытянув шею, наблюдала, как мать разворачивает одну пеленку за другой, и, наконец, догадавшись, кто в этом свертке, одними губами прошептала:
– Дак ты что не сказала-то, что рожать пошла, а нас одних оставила, да еще на праздники…
– Как скажешь-то, если приспичило, думала, кончусь, еле выходили после родов, ноги не ходят…
Любка завсхлипывала:
– Дак лежала бы, как другие люди, мы бы подождали.
– Полежишь у них, когда там все расписано! Только опросталась, и айда, как с конвейера выпуливают…
– А он как? – жалостливо спросила Любка.
– А ничё вроде получился наш Тимурка, такой крикливенький, чернявенький, как уголек, давно хотела заиметь такого парнишечку, – игриво сказала мать и просветленными глазами посмотрела на Любку, подняв перед собой Тимурку.
Его потные, иссиня-черные волосишки, выглядывавшие из-под белой обвязки, слипшиеся щелки набухших красноватостью век на морщинистом, как у старичка, личике вызвали у Любки такую брезгливость, что, сжав ладонями голову, они отвернулась к стене и сквозь слезы с вызовом спросила:
– Дак он взаправду наш или как?
– А то чей, соседский что ли… – обиженно и сердито огрызнулась мать.
– А величать как? – сквозь слезы выкрикнула Любка и уставилась злыми глазами на мать, которая будто споткнулась о невидимое препятствие, с испуганной растерянностью посмотрела на дочь.
– А как величать!? – с растерянным недоумением переспросила она, – а как-нибудь будем… – и улыбнулась. Чуть задумалась и, будто обрадовавшись счастливой находке, весело добавила, – а Иванычем будем величать, как еще, лучше не придумаешь; Тимур Иваныч он и есть Тимур Иваныч, заявился – не спросился. Куда теперь от него денешься, растить будем нашего мальчонку… раз так вышло, – будто оправдываясь, виновато добавила и, нахмурившись, умолкла.
Любка заревела, а потом сквозь слёзы закричала:
– Сатанина ты, сатанина непутёвая! Да я как теперь всех вас на бабину тридцатку буду кормить? Ведь оголодаем совсем! Мне же баба их оставила на мое девичество, чтобы я хоть восемь классов окончила! А теперь-то как жить будем! Ты хоть подумай…
– Ладно тебе выть-то, будто покойник дома, – сердито выкрикнула
