великим, и дочь свою выдаст за него, и дом его сделает свободным в Исраэле. И сказал Давид людям, стоявшим с ним: что сделано будет для того, кто убьет этого филистимлянина и снимет позор с Исраэля? Ибо кто этот необрезанный филистимлянин, что так поносит строй Бога живого!» (См. 1, 17:26).
Этот разговор Давида с ополченцами был услышан его старшим братом Елиавом, который неожиданно пришел в ярость:
«…и разгневался Элиав на Давида и сказал он: зачем ты спустился сюда и на кого оставил ты тех немногих овец в пустыне? Знаю я дерзость твою и зло сердца твоего: ты спустился, чтобы посмотреть на это сражение. И сказал Давид: что же я теперь сделал? Ведь это беседа» (См. 1, 17:28-29).
Комментаторы, всячески пытаясь смягчить смысл этого места, пытаются убедить читателя, что Елиав понял, что Давид собирается сразиться с Голиафом, испугался за брата и начал ему выговаривать «за дерзость». Но нет: достаточно вчитаться, чтобы понять, что в этой фразе отнюдь нет тревоги за судьбу Давида, зато в ней хоть отбавляй презрения, ненависти и тайной зависти.
«Что ты здесь делаешь, ублюдок?! Убирайся к своим овцам, пастух! Что бы ты сейчас ни сказал, я-то хорошо знаю, чего ты стоишь и зачем здесь крутишься! Небось, хочешь поглядеть на битву и сложить об этом свои очередные стишки?!» – так звучали слова Элиава, если переводить их не буквально, а в соответствии с их духом и смыслом. И Давид по привычке оправдывается: «Что я опять такого сделал? Просто стою и разговариваю с людьми…»
Но спустя короткое время он уже оказывается в шатре Саула, чтобы сообщить Его Величеству, что он готов выйти один на один против Голиафа.
Саула это заявление Давида явно застает врасплох. Он вновь и вновь оглядывает Давида и понимает, что схватка это будет выглядеть смехотворно: когда они сойдутся, филистимлянин попросту раздавит его.
Однако все попытки отговорить Давида, убедить его, что он, привыкший пасти овец и играть на арфе, не в состоянии сразиться с этим профессиональным воином, ходячей боевой машиной, оказываются бесполезными. Давид настаивает на том, что так же, как он в свое время побеждал нападавших на его стадо диких зверей, так же он победит и Голиафа. При этом Давид абсолютно убежден, что Бог на его стороне и потому даже не допускает мысли о своем поражении:
«И сказал Давид Шаулу: Господь, который спасал меня от льва и медведя, Он спасет меня и от руки этого филистимлянина» (См. 1, 17:37).
И Саул отступает перед этой убежденностью Давида, хотя не исключено, что при этом им движут и некие другие побуждения. В любом случае он вполне резонно полагает, что для того, чтобы бой был равным, Давид должен быть вооружен и защищен так же, как Голиаф. Поэтому Саул предлагает ему свои доспехи и меч – возможно, единственные такие доспехи во всей еврейской армии, если не считать боевого облачения его сына Ионафана. Более того – он лично надевает их на Давида и, таким образом, сам не сознавая того, фактически передает ему тот знак царской власти, каким,
