веслах, поскромнее, посконные, а у Сбыслава, к примеру, или еще у некоторых – шелковые – голубые, желтые, малиновые.
Князя Михаил с утра не видал – тот на передней ладье плыл, вместе с Гаврилой Олексичем – орясиной здоровенной – и Мишей-Новгородцем, молодым боярином древнего и знатного рода. Что и сказать – новгородский боярин и не мог быть незнатным, боярином нельзя было стать, им можно было только родиться. Каста! Хотя у иных, вот, хотя бы у того же посадника Якуна, как хвастал Сбыслав, землицы побольше, чем у иного боярина, а все равно – не боярин Якун и не будет им никогда! Так, «человек житий»… Ну, это Михаил и без Сбыслава знал – историк все-таки, хотя, конечно, многое уже и забыл, в торгово-закупочной фирме-то совсем иные знания требовались.
Сбыслав… Сбыслав Якунович. Ну и парень! Ну никак не может на нормальную речь перейти – все «цокает», слова тянет. Хотя тут все такие… Так вошли в роль, что и не выйти… Или… Или – сложнее все? Невероятней? Страшнее?
Да нет… Не может быть.
Миша потряс головой и поглядел в высокое, голубое, с белыми редкими облаками небо. Улыбнулся: вот скоро Кировск покажется, шоссе, мост…
А вот и нет!
Солнце уже на закат пошло, светило золотисто-грустно, пуская узкие прощальные лучики по молочно-серебряным волнам, а ни мост, ни Кировск так и не показались! Проплыли, что ли? Да не могли! Миша ведь не дремал, глаз не сомкнул даже… Господи, да что же это такое делается-то?!
Между тем с идущей впереди – княжеской – ладьи замахали, заголосили. Стоявший на носу высокий бородач в белой полотняной рубахе – кормчий или его помощник – обернулся к гребцам, что-то быстро сказал… Разгоняя рыбью мелочь вспенили волну весла, и ладья плавно повернула к берегу… К деревне! Да-да – к деревне – три избы, точнее сказать, усадебки, пристань с лодками… или челнами? Все в таком же добротно-посконном древнерусском стиле, который, признаться, начал Михаилу надоедать… Да что там – надоедать, достало уже все! Пора, наконец, домой, в Питер… Ладно, сейчас… спросить у местных, где тут шоссе, поймать попутку…
Стали на ночлег, станом – даже князь в избе не ночевал – разбили шатер. Запалили костры – ушицу варили. Хорошее, конечно, дело, ушица, однако не до нее сейчас. Миша отошел в сторону от компании Сбыслава и – кусточками, почему-то не хотелось чтобы заметили, как он уходит – подобрался к изгороди, окружавшей обширный двор с бревенчатой избой на высокой подклети, баней и прочими хозяйственными постройками.
На высоком крыльце под вальмовой – четырехскатной – крышей, подбоченясь, стоял невысокий человек в синей рубахе, подпоясанной желтым шелковым поясом, с окладистой, рыжей с проседью бородой и в круглой кожаной шапке с опушкой из белки или какого-то другого меха. Постоял, посмотрел на небо, перекрестился и, махнув рукой, скрылся в избе.
– Эй, эй, мужчина! – закричал Михаил, да поздно уже – ушел мужик, а ворота, между прочим, оказались заперты, да еще, загремев цепью, выбрался
