на улицу, оказался в центре города, среди белого дня, в солдатской форме, с остриженной головой. Рассчитывать на что-либо было не разумно. Не пройдя и сотни метров, попался на глаза немецкому солдату. Он подошел ко мне и спросил: «Русский солдат?» Отрицать очевидное было бесполезно. Я подтвердил: «Солдат». И, не дожидаясь реакции, добавил, что работаю в этом доме, на полевой почте и показал на Дом правительства. Солдат не поленился и повел меня на почту, я показывал, куда надо идти. Через несколько минут я стоял перед нашим куратором. Мелькнула мысль, что на сей раз, он помогать не будет, стал оправдывать свое посещение частных домов желанием отдать гимнастерку в стирку и ремонт, так как никакой другой одежды не было. Гимнастерка была действительно очень грязная. К моему удивлению немец не стал меня даже ругать за самовольную отлучку. Надо заметить, хотя он и носил форму унтер-офицера, был сугубо гражданским человеком, специалистом почтовиком в возрасте около 50 лет. Впоследствии, за гуманное отношение к нам, мы прозвали его «фатером».
В сентябре почта перебазировалась в Гомель. Всю нашу команду взяли с собой. На новом месте поселили нас в помещении школы, По-прежнему, с утра до вечера носили мешки. С наступлением холодов, майор, являвшийся начальником почты, ежедневно стал привозить военнопленных из гомельского лагеря для распиловки дров и для работ, связанных с центральным отоплением школы. К этому времени наша солдатская одежда полностью износилась, пришлось искать замену. Одежду стали выменивать у приходивших на работу из лагеря наших коллег, имевших неограниченную возможность снимать ее с умерших.
В это время в лагере свирепствовала эпидемия тифа, и тысячи пленных умирали. Майор и два солдата, имевшие дело с пленными из лагеря, заболели тифом и умерли. Их похоронили в гомельском городском парке. Заболел и наш коллега, но, к удивлению, перенес болезнь легко и выздоровел.
Нам удалось пережить зимние месяцы 41-го, – самые тяжелые для военнослужащих, попавших в немецкие лагеря.
Команда наша состояла из четырнадцати человек: семь украинцев и семь русских. В первое время никакого деления по национальностям не было. Постепенно немцы стали проводить политику, направленную на разделение: когда наша одежда, от постоянного подъема на плечи мешков, превратилась в лохмотья, всем украинцам выдали поношенные немецкие пиджаки. Русские решали эту проблему самостоятельно. Некоторое время спустя украинцам стали регулярно выдавать дополнительные продукты питания. В первое время они делили их с русскими, но консервы оставляли себе, создавая неприкосновенный запас, затем некоторые отказались это делать.
Следует вернуться к первым дням нашей работы. В самом начале нас предупредили о том, что в случае побега даже одного из членов команды, все остальные будут расстреляны. И мы договорились: никаких самостоятельных попыток к побегу не предпринимать. В случае, когда сложатся благоприятные условия для этого, сделать это всем вместе.
В
