надо сказать, что Гусев крайне редко пользовался своим даром. Вернее, он не знал, когда этот дар проявится. Сколько раз, бывало, на работе начальник отдела несправедливо к нему придирался. И ничего. С каким бы негодованием и сознанием собственной правоты ни смотрел Гусев на начальника, на того это не действовало.
Или, например, с женщинами. Да хотя бы и с женой, далеко ходить не надо. Снизойдёт вдруг на Гусева тёплое, благодарное чувство к ней, летит домой как на крыльях, а она ему: снова ты поздно! где был?
А где мог быть Гусев? Он, конечно же, бродил по улицам и пытался улучшать людей.
Видит, в очереди ругаются, – он встанет и смотрит. Ругань не прекращается. Он вздохнёт и дальше идёт.
Однако явная несправедливость, как известно, совершается в стенах домов. Поэтому он выбирал один квартал, и каждый дом своим взглядом, как излучателем, пытался привести в доброе, честное состояние. Что из этого получалось – трудно сказать. Однако Гусев не отчаивался, потому что некоторые достижения всё же были.
Однажды в августе он облучал таким образом точечный шестнадцатиэтажный дом на окраине (город он разбил на кварталы и начал с запада, с ветреной стороны) и хотел уже переходить к следующему, четырнадцатиэтажному, как вдруг послышалось пение. Вначале запели на первых этажах, без балконов, а потом вдруг высыпали на лоджии, на балконы и грянули что-то совершенно невообразимое. У Гусева даже слёзы на глазах появились.
Конечно, если бы не такие вот явные успехи, можно было бы отчаяться. На Гусева иногда находило. Проснётся утром и чувствует необъяснимую вражду к окружающим. Не улучшается жизнь, кажется ему, а делается несправедливей, злее. И появляется ответное злобное чувство. Согнал бы всех на громадную площадь и заставил мучиться.
В такие дни он закрывался на задвижку, лежал на кровати и мрачно смотрел в стенку.
И снова на следующий день начальник отдела упрекал его за прогул. И снова Гусев писал объяснительную. Не мог же он, в конце концов, написать, что не мог выйти утром из дома, потому что боялся причинить вред человечеству? Поэтому писал о депрессии, об угнетённом состоянии. Такие объяснительные начальник складывал в своём кабинете в ему одному известное место, но хода делу не давал. Видимо, взгляд Гусева всё же и на него действовал.
Ещё Гусев чувствовал иногда скуку. Это было хуже, значительно хуже, чем злость. Как и всякий человек, он представлял в такие дни тщету своей маленькой жизни, не видел в ней ни событий, ни смысла, а так: сплю, ем, работаю, старею – а для чего? И ни достижения в космосе, ни произведения искусства ответа не давали.
Можно было вновь окунуться в ежедневную суету и забыть о смысле жизни. Это просто. Достаточно выйти и встать к пивному ларьку, воспитывая в людях элементарное воздержание. А потом постепенно разогнать себя, наполниться целью.
Но Гусев так не мог. Видимо, поэтому он и обладал своим даром. И потому скучал до исступления.
Кажется – всё, больше ни дышать, ни жить не обязательно. Сплошная мгла кругом,
