Всё в точности.
– Конечно, у нас будут и маленькие ресторанчики, и «бистро», где можно будет поговорить за чашкой кофе. Всё, как в Европе. Но почему-то кажется, что мы серьёзней этого, значительней.
– Чепуха какая. Спи.
Генчик повернулся к ней спиной.
– Вот и порвалась. Надо завязывать узелок.
– Лида. Скучно это, скучно, понимаешь? Жить надо, а не… узелки завязывать.
Ерофеев в жёлтом тиснёном галстуке присел на край стола.
– «Спартачок» в трансе? – спросил он. – На коньяк собираешь?
– Ещё не вечер, – ответил Генчик, откидываясь на спинку стула. – Покупаем Зидана.
– На средства «Спортлото»?
Генчик засмеялся.
– Кстати, о «Спортлото». Собираются трое, строить, и…
«Да, – думал Генчик. – Да-а. Да-а-а».
Ерофеев рассмеялся первым. С ним было удобно.
– Ты квартальную сводку видел? Снова прорыв в Новороссийске, а? Снова командировка, бархатный сезон, а?
Ерофеев посмотрел Генчику в глаза и неожиданно подмигнул. Генчик, думая о вчерашнем, тоже растерянно мигнул. Ерофеев захохотал, сполз со стола, добрался до своего места в углу и долго ещё, поглядывая оттуда на Генчика, беззвучно хохотал.
– Ерофеев в своём репертуаре, – наконец громко сказала Вера, Которая Сидит У Окна.
Ерофеев рассказывал как-то, что был с нею в одной компании и имел неосторожность прижать на кухне. Теперь она не сводила с него ревниво-ненавидящих глаз.
Ерофеев замолчал и долго и строго смотрел на неё. Она покраснела.
– Генчик, – сказал Ерофеев, – обрати внимание на речевые штампы. Вера, молчание украшает женщину. Когда женщина молчит, то она кажется неземной. В её глазах космический холод. Она как будто изучает наш быт, и нам стыдно за свои морщины и мелкие интересы. Вот почему я люблю немое кино.
– Снова прочёл переводной роман, – сказала Вера.
Генчик слушал их вежливую ругань, и на душе у него кошки скребли.
После работы он поехал в центр. Увидеть сейчас тёщу было выше его сил.
Стоя в вагоне метро, окружённый десятками лиц, Генчик не думал о том, что они из себя представляют – сплошная чересполосица возрастов поражала и угнетала его. Парень в джинсах, с завитыми волосами на плечи, рядом – лысый мужчина, зачёсывающий длинную плоскую прядь от затылка, старуха с пигментной кожей, с отёчными ногами. Все спокойны, никто не паникует. Посматривая на себя в чёрное стекло, Генчик пытался определить своё место в этой иерархии. Это зависело от постоянно меняющегося окружения. Может быть, в этом был весь фокус? Он помнил, как школьником думал о двадцатилетних девушках – тогда они казались ему загадочными, скрыто-порочными. Двадцатилетние мужчины были усталыми от своей житейской опытности. Возрасты за тридцать сливались в одно.
Сейчас Генчик был искренне убеждён, что не изменился с тех пор. Когда кто-то смотрел его фотографии пятнадцатилетней давности и говорил: «Неужели
