он обернулся, так что она чуть не столкнулась с ним, и Энки автоматически придержал её под локти. Это так похоже на него – злиться, орать, отрекаться от семьи и богохульничать, и тотчас удержать её от падения так нежно, что она сама почувствовала себя ребёнком и поняла, почему свирепый Мардук готов терпеть отцовское общество.
Он убедился, что её маленькие кроссовки утвердились на траве, и горячо сказал, продолжая держать её за правую руку – левую Нин осторожно вытянула:
– Нин, я виноват перед ними. Если он расстреляет их, я всё брошу… я не вынесу этого. Я застрелюсь, Абу-Решит свидетель. Пусть, впрочем, он сам меня расстреляет.
Говоря, он приблизился к её лицу, желая поймать сочувственный взгляд, и Нин видела, как дёргается под кожей тоненькая мышца под глазом. Блестящий от пота лоб и подбородок, покрытый суточной щетиной и неотмытой утренней грязью из шахты, выглядели маской, а глаза горели, как в прорезях. Энки думал в этот момент только о своей распре с братом и её последствиях и не сообразил, почему Нин резко отпрянула. Он извинился, крест-накрест складывая руки на своём истерзанном вороте:
– Виноват.… Провонял весь, к чертям. Недаром этот Господин Холодные Обливания всё норовил встать с подветренной стороны.
Он рассмеялся. И вдруг – Нин с изумлением заметила – совершенно успокоился. Обычный перепад настроения! Но как это тяжело… Она-то сама вся горела от происшедшего, её колотило. Она думала только об одном – заметил Энки что-нибудь странное в её движениях, взгляде или что там ещё выдаёт сложности внутреннего мира? Пока Энки был в раздрае, в десяти метрах над землёй, разгорячённый и пускал обжигающую струю пара из носика – вряд ли он мог заметить что-нибудь, не относящееся к его великим обидам.
А сейчас, ясноглазый и весь распахнутый, как старинные ставни, успокоенный, как клён после освежающей бури, он даже с лёгким недоумением посмотрел – мол, ты что? Гневная бледность была смыта очищающей волной. Смуглый и улыбающийся, он посмотрел на сестру и бросил:
– Хорошо я ему сахарницу протряхнул? А?
Он подбоченился и, заметив, что выглядит не вполне элегантно, принялся сосредоточенно запихивать рубаху под ремень. Он даже не подумал отвернуться, отойти.
Нин рассматривала местечко, куда её завела страстная пробежка Энки. Холмы здесь оживали в тайных омовениях подземных источников и благодетельных дуновениях сладкого морского ветра. Вдруг его рука легла на её плечо. Нин и раньше воздавала должное пользе хорошего воспитания, которое, по её мнению, заключалось в сдержанности и умении выбирать форму для выражения чувств – а в эту секунду она готова была бы неумеренно расцеловать маму и тётю Эри и преподавателей закрытой школы, внушивших ей эти спасительные правила.
Нин не обернулась, потом с лёгким холодком, вздёрнув бровь, посмотрела на пальцы Энки и сказала:
– Милый брат.
Он тут же извинился.
– У меня всё в голове вертится. Я и забыл, что вы с Энлилем
