гром гимна, личная гвардия вошла и выстроилась по стенам, тесня испуганных зрителей. Энки смотрел отнюдь не на того, кто шествовал посреди.
В ту сторону, где смертельно испуганная мать девушки со смесью страха и торжества на окостеневшем от лжи лице, косилась на вышедшего гвардейской поступью вперёд и севшего в офисное кресло представителя Ану. «Сам», разумеется, на столь пикантном мероприятии присутствовать не мог. Он находился в одной из комнат замка. Но персона его заместителя, как считалось по ритуалу, являлась идентичной царской печати. Даже проводок в ухе так надежно спрятан, не говоря о малейшем чувстве, что под ничего не говорящим лицом «печати» – сама пустота величия.
Нин приходила в ярость при одном имени девушки. И её тем сильнее бесило то, что Энки никогда ни слова осуждения не произнес. Нин знала, что Антея и Эри тоже не испытывали ненависти по отношению к Сути. Она была воплощённая невинность. Глядя на неё, нельзя было испытывать дурные чувства. А Нин ещё как испытывала. У неё сжимались пальцы, ногти вдавливались в ладони.
Она с раздражением скосилась на Энки. Так и есть – смотрит на этих двух женщин, смутно надеясь. На что? На брата не смотрит. Когда всё это происходило – томительные месяцы ожидания вестей, вместо которых до них добирались обрывки тщательно отбираемой информации, – Энки всячески одобрял брата.
Ни словечка, помеченного фамильярностью, из его уст. Энлиль ведёт себя нормально, пару раз сказал он. Он утихомиривал сестру, но потом перестал. Обидно и то, что даже Иштар, которая, как задавака по определению, должна была бы негодовать и плеваться при одном упоминании «бедной барышни», почему-то отмалчивалась.
Злющая Нин подумала, а как бы Энки себя вёл, «запопав» в качестве главного действующего лица в эту гадюшную постановку? Нин поняла, что не знает. Скорее всего, он и из этого бездарного сценария сделал бы для себя роль, взяв режиссуру в собственные толстые сильные пальцы. Ну его…
Мамаша и адвокат с длинным галстуком, которым по клятвенному уверению Иштар, он мог бы обмотаться вместо всего без риска быть обвинённым в нарушении приличий, состряпали дельце и старались расслабиться. Государственный ужас оковал все без изъятия члены склочной дамы, но адвокат был подозрительно благодушен. Галстук не просматривался из-за конторки, когда он говорил, к разочарованию Иштар. Ей стало холодно, и она зашевелилась. Сзади её плечо ткнулось во что-то широкое и тёплое. Она повернула голову, пиджак инженера с оторванной пуговицей привёл её в опасное состояние истерического веселья.
Тогда это произошло. Да хвалят предки на небе, да хвалят Звёзды и Луны Господа нашего, Абу-Решита и Его священную Матерь.
Сути всё испортила. Ей было велено стоять рядом с матерью и адвокатом.
Иштар, сама себя пригласившая в первый ряд, в инфантильном намерении, чтобы если что, как-то поддержать братишку и с отвращением смотревшая на роскошную белую
