глазами, и кричит гостям: смотрите на меня! А потом он растет, и выясняется, что на него больше никто не смотрит, и табурет из-под него убрали. И ему становится обидно и ущемленно в этой бессердечной стране. Он хочет свести счеты с этим несправедливым местом, а как? И он делает маленькую карьеру – маленькую не потому, что высоко его не пустят, а потому, что совсем высоко он не хочет. Он хочет, чтобы было удобно. А удобно здесь не бывает. Единственное, что он может делать, – рисовать карикатуры, как Стремовский, острить, как Жванецкий, рассказывать анекдоты, как Гузкин. И мыкаются со своей горемычной судьбой: посмотрите на меня, дайте мне табурет, я прочту вам стихи! Московский еврей – худшее издание русского пропойцы. А московская еврейка? У нее всегда болит голова. Ох, бедная Инночка.
– Правдивым быть может только один, – сказал мальчик, – и это трудно.
Они уже дошли до мастерской, и мальчик ждал, что его позовут внутрь. Он смотрел на Струева и ждал.
– Здесь моя мастерская, – сказал Струев.
– Вы здесь работаете?
– Живу. Иногда работаю.
– У вас были обыски, да?
– Нет, чаще пьянки.
– Да, я знаю, – великодушно сказал мальчик, – художнику надо снять напряжение.
Сейчас было бы самое время показать мальчику картины и, жестом Френхофера махнув на кипы холстов в углу, бросить: а, не обращай внимания, это так, ерунда, мои заблуждения. Хорошо им, которые тридцать лет кряду стоят у мольберта, а потом махнут рукой и скажут, мол, чепуха, ошибка вышла, не на что смотреть. Жест, спору нет, красивый, но до того, как его произвести, надобно тридцать лет писать. Современная жизнь этого не позволяет. Где прикажете взять эти тридцать лет? Да если бы и были они, нашлось бы, на что их истратить, и вовсе не на холсты. Нашлись бы другие дела. А мальчик ждет. Что показать в мастерской? Диван с серыми простынями? Пакет презервативов? Штопор?
– Я не рисую больше.
– А что вы делаете?
– Ничего не делаю.
– Как же так? – мальчик не верил. Стоял и смотрел.
– Так удобнее. Руки ничем не заняты.
– Не понимаю.
– Если что-то серьезное придется делать, а у тебя в руках картины, – трудно будет. Бросить жалко, деть некуда. В нашей стране надо быть легким, – этот аргумент самому Струеву понравился, – вместо денег носить кредитные карточки, а вместо картин делать перформансы.
Уже давно он придумал перформанс: в музеях и галереях мира вместо статуй и картин устанавливаются специальные эстетические банкоматы. Эксперты, зрители и искусствоведы получают кредитные карточки – карточки кредитуются культурным банком общества на некоторое количество убеждений и эмоций, которые может изъять из банкомата предьявитель. Карточки рознятся своей значимостью в зависимости
