интеллигенции. На картоне была изображена карта СССР, по ней вился долгий путь, разбитый на клетки. Дорога убегала за пределы карты – в Париж. Следовало кидать кубик и передвигать фишки по клеткам маршрута. На пути случались неожиданности. Так, например, возле определенной клетки были нарисованы жених с невестой, подпись гласила: «Вы женились на еврейке – прыгайте на две клетки вперед». Под изображением милиционера: «У вас обыск – пропустите ход». Таких станций на пути к свободе было много: вызов в КГБ (пропусти два хода), знакомство с американским дипломатом (прыгни на три клетки вперед), рождение ребенка (пропусти ход), нахождение родни во Франции (вперед на две клетки), вас арестовали за фарцовку (пропустите три хода), про вас написал журнал «Штерн» (прыгай на три клетки вперед) и т. д. Семьи диссидентов играли длинными московскими вечерами, стараясь вырваться на свободу. Струев подумал, что забыл внести в список важный пункт: «Ты съездил в Париж, и тебе не понравилось – пропусти пять ходов».
– Я потому про диссидентов спросил, что они бескорыстно встали на защиту справедливости. Русские интеллигенты всегда защищали друг друга. Мне интересно: в искусстве художники солидарны или там конкуренция?
Ни о ком русская интеллигенция так не горевала, как о своих эмигрантах. Книги Солженицына и Зиновьева смелые люди держали на полках, а те, что поосторожнее, хранили в ящиках стола. Но все – и те, и другие – сходились на том, что Россия губит себя, изгоняя своих гениев. И однако первыми, кого интеллигенция предала и забыла, оказались именно эмигранты, те самые гении, вернувшиеся в свободную Россию к своим читателям. Солженицына, поселившегося под Москвой, вспоминали редко, а если вспоминали, то с ухмылкой. Кому нужен сейчас этот профетический запал? Вызвали из ссылки Сахарова и тут же лишили слова – а что, в самом деле, нового он мог сказать? Было его время, он и говорил, но нынче-то время другое, не век же старика слушать. Хватит, наслушались. Когда из эмиграции вернулся писатель Зиновьев, русская либеральная общественность видеть его уже не хотела: она уже была многократно либеральнее человека, некогда объявленного героем и борцом с режимом. Те, которые двадцать пять лет назад тихо сидели на партсобраниях, нынче публично говорили вещи похлеще, чем Зиновьев и Сахаров в своих давних книгах. Так зачем нужны эти герои теперь? Нет ничего оскорбительнее для человека интеллигентного, чем всю жизнь ходить в учениках, нет ничего унизительнее, чем без конца восхищаться. Повосхищались, да и ладно, теперь сами с усами. Дима Кротов и Петя Труффальдино сегодня высказывают идеи куда более радикальные. Тем паче, что Зиновьев перестал к этому времени ругать Советскую власть и стал бранить Запад, и это не совпадало с общим настроением. Струев попробовал устроить пресс-конференцию Зиновьеву и обзвонил знакомых интеллектуалов и журналистов. «Сомневаюсь, что этот маразматик скажет что-либо любопытное для нашего подписчика, – сказал Василий Баринов, – он давно сошел с ума». – «Видите ли, Семен, все это было интересно двадцать лет назад, – мягко
