значением сказал слово «они», – всегда бьют неожиданно. Как тут приготовиться, они нападают вдруг.
– Пропусти первый удар. Пусть бьют.
– Как это – пусть бьют?
– Пропусти удар. Если ты по-настоящему силен, удар тебя не свалит. Ответным ударом ты все равно противника убьешь.
– Как же я его убью?
– Убьешь, не сомневайся.
– Нет, я не смогу убить. А вы можете?
Надо же что-нибудь показать. Струев расстегнул пальто, достал из внутреннего кармана свинчатку – кусок свинца, свернутый кольцом, с продетой латунной цепочкой.
– Что это?
– Кистень. Свинчатка.
Он крутанул цепочку, и кистень тяжело рассек воздух.
– Вот так.
– Всегда с собой носите?
– Всегда.
– Убить сможете?
– Не знаю, – честно сказал Струев, – пока некого убивать.
– Вы меня в мастерскую позовете?
– Нет. Не позову.
Еще прежде, чем мальчик ушел, он пожалел, что говорил с ним. Что за позерство. Он разозлился на себя за пустые слова, а вдобавок разозлился и на то, что в его жизнь, так складно организованную, вошло беспокойство, и вошло это беспокойство по вине семейства Рихтеров. Что ему до них? Испытывать неудобства из-за этой экзальтированной семейки – глупо. Он не читал сочинений Соломона Рихтера – старик скорее был смешон, чем интересен; он не дружил с Павлом – слишком молод был для этого Павел, да и вообще Струев ни с кем не дружил; он уж точно не любил Инночку – зачем превращать простую связь в роман; и, наконец, он не отличался чадолюбием и не собирался стать воспитателем мальчика Антона. Однако семейство Рихтеров – в силу специальной, присущей им, этим Рихтерам, патетики, – умудрилось войти ему в мысли и принести непокой. Хорошо глядеть на таких людей издали, а стоит сойтись поближе – они наносят ущерб. Все чувства, которые демонстрировали члены семьи, были преувеличенными и истерическими. Все слова и понятия, употребляемые в семье Рихтеров, как-то: история, правда, честь, вера и пр. – употреблялись как-то экстатически. Струев не привык произносить таких слов, тем более в бытовом разговоре, тем более в каждом разговоре. С надрывом сказанные слова не становились нужнее, истерически выраженные чувства вряд ли были глубоки – но все это утомляло и мешало. Так камушек, по оплошности механика попав в отлаженный механизм, ломает шестеренки и портит машину. И поскольку Струев сам был и машиной и механиком, он выбранил себя за эту оплошность. Слишком долго он налаживал работу, чтобы позволить своей организации страдать из-за пустяков.
Вечером он поехал к Алине. Ему захотелось выспаться в уютном доме, рядом с гладкой толстой женщиной. Он с удовольствием смотрел, как Алина раздевается. Алина снимала лифчик, словно расчехляла тяжелые орудия. Крупные соски ее повернулись в сторону
