мной, маэстро Моцарт?», – и снова обнимает и целует гостя, слышно лишь чмок да чмок.
Потом отскочил, закрыл входную дверь прямо перед носом у Зимы и потащил Моцарта в салон. Вокруг веночки, ленточки, цветы. Запахи лавра, духов, грима охватили Моцарта со всех сторон. Знакомые салоны театралов, похожие друг на друга, как две капли воды.
В Париже, Вене, Лондоне и Риме – всё то же театральное великолепие из облупившейся позолоты и медовые речи с лукавой оглядкой по сторонам. А папенька с детства приучал Амадея, чтобы при всех поклонах и комплиментах не забывал о цифрах.
Франтишек был прав, Гвардасони уже не молод, вот он специально уселся в кресло спиной к свету, чтобы лицо оставалось в тени:
«Как вы вовремя, будто услышали наш зов. Мы тут все без вас тоскуем, Прага вспоминает, мечтаем о новой опере. „Дон Жуан“ с „Фигаро“ продолжают быть любимцами публики. И не только у нас, маэстро. Вы знаете, что „Дон Жуан“ прошёл с триумфом в Лейпциге?»
Гвардасони встал в позу трибуна, поднял руку с вытянутым указательным пальцем, будто держал в руке рапиру. Моцарт сохранял спокойствие, знал, сейчас начнётся большая театральная сцена:
«Я кое-что слышал об этом, но не знаю подробностей».
«Он слышал! Он кое-что слышал! Но ведь я посылал вам большое письмо, маэстро, с моей печатью вот этим перстнем. Сразу после премьеры в Лейпциге. Вы не получили моё описание?»
«Клянусь Богом, ни слова. Мне безумно жаль, что я был лишён радости, узнать о проведении „Дон Жуана“ В Лейпциге».
«Да! Пятнадцатого июня это случилось, мой дорогой. Моя рука дрожала от волнения, я даже сделал кляксу, мне пришлось взять новую бумагу, да-да, маэстро, так и было! Я провёл вашего «Дон Жуана» в Лейпциге с таким великолепным успехом.
Он победил там так же, как и в Праге!»
«Кто пел заглавную партию?»
«Луиджи Басси, кто же ещё! Донну Анну Сапоритиова, Понзиани пел Лепорелло, Церлинку Катерина Бондинёва, кроме того…», – Гвардасони скривил жалостливое лицо, положил правую руку на сердце, – «Я же вам ещё не сказал, Бондини захворал, бедняга».
«Что, с Бондини случилось что-то серьёзное?»
«Тяжёлая болезнь, дорогой мой, тоска по родине. Мы, итальянцы, все этим болеем, а Бондини ко всему прочему имел много забот. Они-то его и доконали».
«Я слышал кое-что о смене руководства в Ностицовом театре. И кто там теперь директором? Хотя я задаю, наверно, глупый вопрос», – Моцарт подыграл Гвардасони, он видел, как тот сделал глубокий вдох, приосанился, выпятил грудь, как королевский глашатай, приготовился произнести важное сообщение, – «ясно, что это вы. Вы всегда были правой рукой у Бондини».
Гвардасони вышел из тени на свет и даже стал как будто выше ростом:
«Бондини вручил мне руководство оперным сообществом весной 1788 года, сразу, как только вы нас покинули. Он захотел создать
