вернее перефразировал одну известную поговорку. В моей редакции она стала звучать так: на завтрак – ешь самого себя, на обед – перекуси другом, ну, а ужинай – исключительно врагом. Так что, у тебя сейчас – редкий случай утолить совесть, амбиции и месть одновременно…
Кэти засмеялась, и Ленский, польщенный, довольный тем, что так вовремя вспомнил подзабытый уже, затертый годами афоризм, ловко подрезал какого-то «чайника», замешкавшегося на светофоре.
Да, сегодняшний вечер – что-то совершенно особенное по части морального чревоугодия, просто какой-то коктейль из чувств, коктейль-перевертыш, коктейль-загадка, и вряд ли найдется кто-нибудь, способный точно назвать все его ингредиенты. Любого, попытавшегося разобраться, наверняка ждет фиаско, и он, Ленский – не исключение.
Последняя мысль промелькнула тенью в голове, покружилась немного в стерильном воздухе салона и выскользнула из него, утонув в грохоте весенней, слякотной улицы.
Глава 3
– А маму свою помнишь?
– Смутно. Мне было всего два года или около того, когда меня забрали дедушка с бабушкой. – опустив голову, Кэти разглаживала упрямую складку на скатерти. – Помню только комнату, огромную, светлую, с потолком – белым-белым, и ее глаза, совсем черные на его фоне. Наверно, вряд ли они были у нее такие уж черные, скорее всего – темно-карие, или еще какие-нибудь, но так уж мне тогда казалось. И комната – тоже не обязательно была огромной. Просто удивительно, какими максималистами мы бываем в детстве…
Ленский и Кэти сидели в кафе, у монументального окна, будто ожившим витражом действительности, расплывающимся хаотическими разводами огней. Яркая, суетливая перспектива московского бульвара расползалась кляксами света, разбивалась о строгую непроницаемость стекла, беспомощная и жалкая, обреченная прозябать снаружи, под проливным дождем, в сыром, пронизывающем холоде. Порывы ветра, словно заблудившиеся странники, метались осколками уходящей зимы, и невольно хотелось приложить руку к стеклу, магией своего тепла согреть их, успокоить, хотя бы, немного смягчить резкие, плачущие голоса.
Где-то там, по ту сторону этой неразличимой грани тонули в промозглой мгле дома, люди, машины, вовсю буйствовала стихия, будто вырвавшаяся на свободу ведьма, низвергая на землю потоки воды, щедро разбрасывая споры простуды, без устали жаля иголками озноба.
Временами ветер затихал, и тогда дождь тоже прятался, несмело, как-то неуверенно и даже почтительно напоминая о себе тихим шорохом, будто подушечками пальцев, россыпью капель легонько касаясь оконного стекла. В такие минуты мутная влага отступала, оставляя просвет вертикальным дорожкам, словно кристаллами хрусталя, дрожащими калейдоскопом далеких огней. И, казалось, что сверху, с самих прозревших, опомнившихся, наконец-то, небес опустилась благодать, и долгожданная эра согласия и гармонии воцарилась-таки на земле, первым делом решив покончить со всякого рода циклонами.
И прокрадывался в сердце
