все кончено, быть с ним рядом я смогу только рабыней, а для меня это равносильно смерти. Он совершил больше, чем убийство, он предал меня. Поставить любовь на кон мог только совершенно ничтожный, бессердечный человек.
Усилием воли Ленский заставил себя раскрыть рот.
– Как образно и поэтично ты говоришь, – он всматривался в лицо Кэти, казавшееся ему теперь несколько бледным. Ее глаза контрастно выделялись на нем, и от этого она выглядела немного старше. – Ты училась где-нибудь?
Кэти застенчиво улыбнулась
– Я много читала, – улыбка вмиг вернула ей прежний юный облик. – Мой дедушка был типичным советским ученым, и судьба его – копия многих и многих судеб его поколения, людей, так и не сумевших найти себя в новом мире, ставших в нем почти изгоями, лишними и ненужными, чем-то вроде досадного рудимента.
От прежнего великолепия в доме только и оставалось, что кипа дипломов, грамот и патентов, альбомы фотографий, воспоминания, да еще огромная библиотека, практически полное собрание русской и зарубежной классики, так что, в десять лет я уже читала «Войну и мир» и «Пармскую обитель».
– А языки? – Ленский пытливо прищурился. – Ты, ведь, разговариваешь на английском и еще на каком-то, по-моему, из тюркской группы…
– Это фарси, – Кэти улыбнулась ему немного покровительственно. – Бабушка у меня была востоковед, так что, ничего удивительного. Вообще-то, мои старики – самая стандартная советская семья, таких тысячи. Им просто особенно не повезло…
Особенно не повезло. Что ж, в случае с везением, эмпирические исследования – не самый оправданный метод. Особенно применительно к наречию «особенно». Несчастные старики. Юноша притих, выжидая, поблескивая глазами в куполе золотистого полумрака.
Ленский вздохнул.
– Судьба, – проговорил он избитое, прислушался к самому себе.
А, черт! Ничего не выйдет. Все попытки на ходу разобраться, вычленить суть проблемы, заранее обречены. Не говоря уже о том, чтобы найти противоядие. Какое-то чувство, смутное, безотчетное, сковывало его первоначальный порыв. Его, как будто, подменили. Куда только подевались страсть, эйфория, восторженность. И, все-таки. Может, стоит попробовать? В порядке исключения, так сказать.
Он посмотрел на себя со стороны. Ну, да. Все тот же стареющий, сорокалетний ловелас, словно семнадцатилетний сопляк, рисующийся перед хорошенькой девушкой. Ну, ладно, допустим, зрелище и, в самом деле, непрезентабельное. Но, это же не мешало ему еще несколько минут назад задыхаться от любви! И потом, все это уже санкционировано, уже принято в разряд допущений. Да, и не в этом же дело. А в чем тогда, в чем?
Будто вспышкой спички, внезапное озарение мелькнуло в потемках сознания. Что? Этого не может быть! Но, как он раньше не догадался? Просто все слишком вычурно, декоративно, приторно. Как в дешевых бульварных
