прижал руку к сердцу. – Впрочем, погоди, не рассказывай. Если эти воспоминания слишком тяжелы для тебя – лучше не надо.
– А нечего рассказывать… – Кэти опустила глаза. – И потом, боль уже притупилась, вернее, это я притупила ее. Знаешь, для меня боль – это словно лезвие, и, чтобы его ослабить, надо вновь и вновь пускать его в ход. Я много думала о тех событиях, я изрезала в кровь свою душу. Зато теперь мне не больно, почти не больно… И то время я помню смутно, сейчас все кажется мне сном, жутким и неправдоподобным.
В тот день я как раз ушла к своей подружке, у нее был день рождения. Мы давно не виделись и так обрадовались друг дружке. Было много сладостей, фруктов, нам даже позволили включить музыку, и мы от души веселились. А когда я вернулась домой, там уже была милиция, много милиции. В дом меня не пустили, но я успела увидеть лужи крови на полу, тела, укрытые простынями. Я увидела, как сквозь хлопок проступает кровь, как белая-белая материя пропитывается, переполняется ею, будто вытягивая из умерших соки жизни. – зрачки ее расширились, остановились, устремленные в одну точку, и юноша притих, испуганно поблескивая глазами. Ленский осторожно коснулся руки девушки, но Кэти отрицательно покачала головой. – Нет, не волнуйся. Все в порядке.
Ленский потер лицо. Картина, описанная Кэти, неуловимо переплеталась с сегодняшним сном, осколками страшных сцен еще плавающим в сознании. Кровь, смерть, замершие в изумрудной траве тела…
– А за что их убили? Расследование было?
Кэти отхлебнула вина.
– Было, конечно, было. Меня тогда приютил один из друзей деда, чудом оставшийся в живых. Приходили какие-то люди, без формы, в гражданском, расспрашивали о моих стариках. Так, общие вопросы: привязанности, интересы, привычки. Были ли у них враги… А какие у стариков могут быть враги? Вот и все расследование… А потом приехал мой дальний родственник и… Дальше ты знаешь…
Юноша грустно блеснул выразительными глазами, подпер голову кулаками.
– Прости меня, – Ленский положил свою ладонь поверх миниатюрной ладошки Кэти. – Прости. Я никогда больше не вернусь к этому.
– Я уже говорила тебе – все в прошлом. – Кэти улыбнулась каким-то своим мыслям, поправила прядь волос. – Абдул-Гамид много сделал для того, чтобы я забыла все это. По-своему он был добр ко мне: роскошь, путешествия, дорогие подарки. Мне кажется, когда-нибудь я смогла бы быть счастлива с ним.
Юноша замер, вопросительно глядя на Ленского. Тот сделал несколько глотков из бокала
– Когда-нибудь?
– Да, когда-нибудь. – Кэти подняла на него глаза. В них не было ни тени притворства или ложной стыдливости. – Я не любила его. Он был сильным, щедрым, интересным, но я его не любила. Он был чужой. Властный, жестокий, вспыльчивый. В нем жил деспот. – она вновь принялась разглаживать складку на скатерти. – Любой человек – сосуд, как для добра, так и для зла, и в Абдул-Гамиде всего было с избытком.
