собак. Она напрягла слух – несколько всадников прочесывали лес.
Спустя некоторое время шум стал яснее, уже слышались голоса. Но следом вдруг ослаб, стал удаляться и, к великому счастью беглецов, замер совсем. Должно быть, испанские солдаты предпочли отложить охоту до утра и вернулись к пьянке.
Прошло не менее получаса, прежде чем Гарсиласо велел вылезти из кустарника.
Поблуждав меж деревьев, они решились выйти к дороге, что вела к небольшой деревушке Рё. Ради безопасности Гарсиласо велел идти, не высовываясь из леса, но напрасно они петляли меж стволов и кустов, рискуя угодить в очередную яму, потому как никто до самых полей не проехал мимо.
Взошла луна, налетел легкий ветерок, внезапно напомнивший Мадлен о том, что наряд насквозь промок, а тело ноет от многочисленных ссадин. Поежившись, она обхватила себя руками и прибавила шаг.
Местечко Рё и Монс разделяло около двух лье: слишком много для пустившихся пешими в путь на ночь глядя после долгого переезда, да еще в мокрой одежде, но слишком мало для того, чтобы убежать от грозящего преследования.
Наконец за плавным поворотом дороги Мадлен увидела тусклый свет фонаря. Это был маленький постоялый двор у окраины деревеньки, гораздо меньше того, что они покинули. Вокруг стояла тишина, хозяева и постояльцы, вероятно, уже спали. Девушка, обрадовавшись, припустилась в бег, и радость ее увеличилась троекратно, когда, она, подбежав к низкому деревянному забору, различила во мгле белую кобылу Гарсиласо, привязанную к сараю.
– Это ваша лошадь! – воскликнула она. – Так вы уже успели здесь побывать?
– Это не моя лошадь, – отрезал Гарсиласо, продолжая, верно, злиться.
– Быть того не может! – возразила с улыбкой Мадлен, решив, что цыган шутит. – Мне ли не знать красавицу Николетт? Смотрите, как она бьет копытом. Она вас узнала.
– Говорю тебе, это не моя лошадь. Теперь. Мне пришлось продать ее одному из постояльцев сей гостиницы, поскольку она – единственная примета, по которой испанцам удалось бы нас отыскать. Будем теперь пешком ходить, как волохи!
Мадлен потупила взор, вновь охваченная чувством стыда. Она не имела права подвергать их обоих такому риску. Само собой разумеется, ее благородный порыв заступиться за несчастную был понятен, являясь искренним побуждением, рожденным природным благодушием и сострадательностью.
Гарсиласо, похоже, так не считал.
– Не соблаговолишь ли теперь разъяснить, какого черта ты полезла к этим ублюдкам?!
Мадлен послушно сложила руки и опустила голову, привыкшая выслушивать нравоучения молча и с должным смирением.
– Я думаю, не стоит к этому возвращаться, – промолвила она, – ведь теперь мы вне опасности.
– Вне опасности?! Святая Энкрасия! Ты так думаешь, глупое и наивное дитя?
Мадлен приняла невинный вид, хотела промолчать, но, не выдержав паузы и гневного взгляда, которым Гарсиласо,
