удивленная Мадлен.
– Нет ничего печальней… – отозвался он. – Вы знаете, что означает это слово? Оно означает – «нищий».
– Но ведь на вас был испанский нагрудник!
– О да… ну и что с того? Его я снял еще в апреле в битве у Мооки с того, кто стрелял в принца Людовика. Тогда господин мой погиб. Он не чета своему брату! Воистину рыцарь… Шлем тоже принадлежал убийце. Их мне не вернут, ведь так? – юноша горько вздохнул. Вновь взор его стал невидящим, на скулах померк румянец. Мадлен слушала, и сердце переполнялось жалостью.
– Я скитался по морю и суше, – продолжал он. – Но эта проклятая война отобрала всех, кто мне дорог. Сколько времени прошло с тех пор, как вы меня нашли? Что стало с моими товарищами? Старуха, что смотрит за мной, отказывается отвечать мне.
– Увы, живым мы нашли только вас, – Мадлен опустила глаза.
– Эти проклятые дали залп… Мы были беспомощны против двух десятков дул. Хотя нас было втрое больше. Кто оказался не задетым или, по счастливой случайности, надел панцирь, те похватали, что было под рукой… А потом… я не помню!
– Вы не оставили в живых ни одного испанца! – восхищенно проронила Мадлен. – Но откуда у вас взялась мортира, откуда столько арбалетов и копий?
– Мы должны были переправить оружие в Роттердам. Но теперь все потерянно! Осаду несчастного Лейдена не снять без оружия, на которое возлагались большие надежды. Простите, я не представился – Филипп Эгмонт.
В этот самый момент, в повозку ворвался Гарсиласо.
– Сын графа д'Эгмонта? – с полувопросом, полуутверждением обратился к юноше вожак. – Филипп Эгмонт! Так-так. А я терялся в догадках, знакомые черты.
– Немало ли людей, носящих эту фамилию, – грустно ответил Филипп.
– Однако немного столь похожих на своего отца – Ламораля д'Эгмонта, – потирая руки, ввернул цыган с ухмылкой и, обернувшись к Мадлен, добавил: – Серафим, ты свободен, можешь идти. Дальше я сам.
Девушка кинула тревожный взгляд на юношу и вышла. Однако при выходе ее уже подстерегал Жозе, должный по распоряжению вожака препроводить пленника в повозку.
– Прошу вас, одну минуту, – прошептала Мадлен, желая остаться и послушать, о чем будут говорить Гарсиласо и д'Эгмонт. Жозе, отрицательно покачав головой, взял девушку за руку.
– Ну, пожалуйста! – взмолилась Мадлен слезным шепотом.
Жозе щелкнул челюстями – он волновался и не знал, как поступить: выполнять приказ господина или просьбу девушки. Наконец он отпустил ее руку и, сделав пару шагов назад, протянул указательный палец к небу, дав тем самым понять, что ровно через минуту придется вернуться в повозку.
Мадлен, не теряя времени, прижалась ухом к брезенту. Вот что ей удалось услышать:
– …после казни отца, моя мать осталась без ничего. Она живет в Антверпене в доме торговца материи, с десятью моими младшими братьями с сестрами, – гневный голос Эгмонта перешел на хриплый шепот.
– Дочь
