style="font-size:15px;"> Миновало еще несколько долгих тягостных дней с тех пор, как табор остановился у берега Старого Рейна. В Утрехте уже поговаривали о цыганах. Слухи, будто они обосновались надолго, привели солдат архиепископа. Но, несмотря на приказ разобраться с «этими нехристями», солдаты отчего-то опасались посещать лагерь Гарсиласо. Они кружили вокруг, подобно стае стервятников, присматривая, что творилось внутри. А Мадлен молила Бога об одном, лишь бы Гарсиласо не продал им несчастного Филиппа. Разумеется, тот желал получить за пленника, который с одной стороны был благородным и именитым дворянином, а с другой – мятежным гёзом, гораздо большую цену, но приходилось жертвовать желаниями, когда на карту была поставлена жизнь и свобода стольких людей. Что именно замыслил Гарсиласо, Мадлен было неизвестно, но девушка достаточно хорошо изучила этого человека, чтобы простодушно ожидать снисхождения.
Ее же положение мало изменилось. Мадлен продолжала коротать время в обществе Жозе, который тем не менее позволял выходить наружу подышать воздухом, или погреться у костра. Она с досадой глядела на повозку Джаелл, где томился Эгмонт, и ругала себя за бессилие. Но внешне покорная судьбе, лелеяла надежду, что будущее подарит шанс на спасение.
Гарсиласо между тем успел исчезнуть на целые сутки, вернуться, причем в расположении духа весьма скверном, затем вновь пропасть на три дня. Все племя пребывало в ожидании. Каждый день для них был словно последним на сем пристанище. Цыгане собирали вещи, седлали коней, ждали приказа трогаться, но приказа не следовало. С досадой они вновь раскладывались на берегу, разжигали костер и под печальные песни готовились к ужину и сну.
Так текло время, пока вожак пребывал в местах никому, кроме него самого, неизвестных. Ничего доброго это не предвещало. Зато в отсутствие Гарсиласо гораздо легче было бы осуществить побег. Жозе уже не представлял для Мадлен тяжелой преграды. Она и уловить не успела перемену в его поведении, это случилось почти мгновенно, точно цыгана подменили. Неизвестно кому с большим рвением он был верен теперь: Гарсиласо, или же пленнице, на которую смотрел, как на бедное измученное дитя. И наверняка с превеликой печалью, но потворствовал бы бегству ее и бедного юноши. Задуманный план вставал в тупик, ибо никто не знал, что с Филиппом. Мадлен ни разу не видела его снаружи в лагере, не слышала, чтобы он подавал голос из фургона. Прошло достаточно времени, чтобы рана несчастного затянулась. Так отчего же он замер? Или, быть может, его уже там давно нет?
Мадлен пыталась расспросить Жозе, но тот бессвязно мычал, качал головой и пожимал плечами.
– Ты видел его? – приставала девушка.
«Нет», мотал головой Жозе.
– Господи, неужели Гарсиласо отдал его на растерзание испанцам?
Жозе взволнованно сопел и вновь продолжал мотать головой.
– Тогда, где же он?
Цыган упрямо указывал на фургон колдуньи, но проводить туда Мадлен отказывался, объясняя, что это строго запрещено,
