как она скользит по дощатому полу террасы. Красивая, так и хотелось проткнуть ее булавкой и законсервировать, а потом выставить напоказ под стеклом. И спрятать, чтобы никто не видел. И любоваться самому в любое время. Взаимность Валентина не интересовала, ему хотелось всецелого поглощения. А пока он пожирал Марину взглядом, одновременно обгладывая ногти до мяса.
Однажды после грозы Валентин смотрел на Марину, расхаживающую по мокрому полу. И на провода, тянувшиеся над крышами. Он представлял, как подберет провод, оборванный ураганом, и бросит к ее ногам. Эта картина наполнила Валентина прекрасным, упоительным ощущением власти. И он влюбился.
Марина упорхнула из жизни Валентина, а любовь к власти осталась.
***
Где-то вдалеке проплывает катер. Он шумный, но быстрый. Вскоре он скрывается за горизонтом, оставив после себя запоздалые волны. Вода касается босых ног Валентина, нежно облизывает тонкий шрам на лодыжке.
Этот шрам достался ему в результате маленького недоразумения. Вообще Валентин был аккуратным и упивался своей страстью по чуть-чуть. Он мечтал заполучить себе полностью покорную партнершу (а в идеале – Марину под стеклом), но был реалистом, поэтому удовлетворял свои потребности вполне законными и невинными способами. Во-первых, выучился на массажиста. Это позволяло ему полностью контролировать свою жертву и причинять безопасную, но весьма существенную боль. Приятным бонусом было то, что за издевательства ему благодарно платили. Во-вторых, встречался с мамашами-неудачницами, развлекаясь разрушением их отношений с детьми.
К детям Валентин испытывал легкое отвращение, смешанное с азартом. Его очень привлекала их незащищенность. Можно было делать что угодно, оставаясь безнаказанным. Да Валентину и надо было всего ничего: показать, что мать больше дорожит кавалером, чем собственными детьми, немного напугать… Пугал он своей молчаливостью и минимальными действиями, так что и зацепиться было бы не за что, если бы детям вздумалось на него донести. Но они никогда никому не рассказывали. Валентин умел превращаться в иррациональный кошмар, которого вроде бы и не было. Молча зажимал в угол и сверлил взглядом (не трогая руками), молча клал жертве на лицо подушку (не прижимая), молча проводил рукой по лицу, закрывая глаза, как покойнику (едва касаясь). Каждая такая внезапная пятиминутка ужаса была порывом его вдохновения, который держался на сиюсекундной атмосфере и быстро испарялся. Вроде бы и было, вроде бы и нет. И заканчивались все его романы как-то никак, незаметно сходя на нет. Потому что вроде бы всё было хорошо, а вроде бы и нет.
Только один раз всё вышло из-под контроля, потому что сын очередной пассии не испугался, а возмутился. Валентин запаниковал и прижал его уже по-настоящему. Некрасивая сцена завершилась совсем по-дурацки. Мальчик улетел с третьего этажа недостроенного дома и приземлился на арматуру. Валентин подозревал, что гаденыш специально прыгнул, дабы его подставить. Потом мать мальчика, неотесанная
