рядом барышни, я бы вам сказал… – лысеющий критик Скальковский скабрезно улыбнулся.
– Все-таки чересчур много эффекта, – поморщился Кшесинский.
– Что ж тут плохого? В Мариинском в этом, простите, ни уха ни рыла не понимают, а ведь эффект – это великое дело в искусстве, как бы корона на голове. Не всякий может ее носить. Только Царица балета. Это ваша дочка? – спросил Скальковский. – Видно, что она меня понимает. Вот, деточка, будешь в театре, никогда не брезгуй танцевать с шиком. Тем более, это у вас, поляков, в крови.
Едва критик отошел, Феликс Иванович замотал головой, ища заветную дверцу, а увидев, засветился улыбкой.
– Еле вытерпел. Заговорил шельма. Мог конфуз выйти, – уже на ходу проговорил он.
Матильда ждала отца и переживала только что увиденное. Она нашла свой идеал! Отныне она не будет в себе подавлять данное ей Богом. Теперь, сколько бы педагоги ни истязали ее за склонность к кокетству и эффектной позе, она в себе это будет развивать. Она докажет, что не обязательно танцевать с постной физиономией, с монашеской скромностью. Каждому – свое. Она не будет умерщвлять свою натуру!
Вскоре отец вышел, но ему и шага не дали ступить. Его все узнавали, кланялись, заговаривали. Матильда тем временем, сгорая от любопытства, двинулась в сторону женской половины гримерной, и, видно, это был ее день. Громкая итальянская речь донеслась до ее ушей. Обернувшись, она увидела свою богиню в страшном гневе. Нервно теребя золотистую прядь, она что-то сердито выговаривала семенящей за ней толстушке. Матильда только шире распахнула глаза, а ее кумир уже скрылся. Подойдя к том месту, где только что божественно ступала Вирджиния Цукки, Матильда увидела оброненную шпильку. Поразительно красивую. На ней виднелись какие-то буквы… Матильда быстро спрятала вещицу в сумочку.
После спектакля отец был неузнаваем. Уговорил Матильду погулять по вечернему парку. Зажглись фонари. Дневная жара спала, но в душе Феликса Ивановича разгорался огонь. Он непривычно кутил, заказал в ресторане шампанского в серебряном ведерке со льдом. И это его не остудило. Феликс Иванович так сильно чертыхался по поводу Вирджинии, что умная Матильда всерьез забеспокоилась о бедной маме. А отец все рассказывал, как он нанес визит балерине в театре. При этом сильно путался. То она дала поцеловать ему руку, то щечку, а затем договорился до того, что она будто строила ему глазки…
– Это невозможно. Каждым движением бьет на эффект. – Глаза Феликса Ивановича сверкали молодым блеском.
– Я мечтала бы так бить на эффект.
– Тогда ступай в кафешантан.
– У меня еще есть время подумать над твоим предложением, папа. Я пока еще учусь… Но у меня отныне есть талисман.
…В передней послышался лай собаки и возбужденные голоса. Феликс Иванович осторожно убрал со стола фотографию Вирджинии Цукки, от греха подальше…
– Ой,
