грибок на этом месте покажется.
Если любовь воспитаешь в себе, то все вокруг тебя по-другому будет выглядеть. Любовь она ведь великая учительница, нужно учиться ее приобретать, всю жизнь этому нужно учиться, потому что с трудом и в труде она приобретается, за дорогую цену покупается и времени много забирает в свою пользу. Потому что если любишь, то любить надо не на миг и не на мгновение, а на долгий и бескрайний срок. А случайно каждый проходимец полюбить может, и плохой человек полюбит.
Дядя Боря замолчал. Я не знал, что ответить, смысл сказанного был не очень понятен.
– Ничего ты не понял, наверное. Но! Не страшно. Ты мои слова запоминай, потом поймешь, когда надо будет.
– Запомнил, – твёрдо ответил я.
Добрели, наконец, до обветшалого домика Колесовых (т. Нины и д. Бори). Присели на крылечке, в прохладе. Тёти Нины дома не было. Наверное, с кем-то языками зацепилась, по пути из магазина, подумалось мне.
Дядя Боря принёс ведро вкусной колодезной воды, и мы её сладко пили из беленьких фарфоровых чашечек, причмокивая. Я взахлеб выпил пять или шесть чашек и, пожав дяде Боре его здоровенную шершавую ладонь, побежал домой, с корзинкой наперевес.
Дома все кипело: бабушка терпеливо и старательно копошилась в огороде, папа что-то колдовал с досками на верстаке у бани, медлительные курицы слонялись туда-сюда, в поисках смысла существования. Только ленивый кот, разморенный послеобеденным солнцем, крепко спал, оккупировав кем-то забытую на краю лавочки куртку, изредка отгоняя от морды мух своим пушистым полосатым хвостом.
Незаметно подошёл к папе.
– Пап! Я тебя люблю! – вложив в это как можно больше торжественности, сказал.
Папа дернулся от неожиданности и, кажется, даже немного подскочил. Одна из досок свалилась с верстака.
– Да ну?! – Папа улыбался, – напугал! Иди, давай, в дом. Отдыхай. Мешки вон под глазами.
– Ага, – я вздохнул. Почувствовал нарастающую усталость, пошел в дом.
Мама трудилась на кухне. Пахло чем-то ароматным, вкусным, домашним.
– Мам! Я тебя люблю!
– И я тебя, солнце!
Маму только слышал, но почему-то точно знал, что она улыбается. Тихонько пробрался в комнатку, где стояли наши с Юлькой кровати. Юля ещё не вставала.
– И тебя люблю, – прошептал я.
Стянул с себя одежду, плюхнулся на свою скрипучую кровать, прижался щекой к холодной подушке и моментально заснул.
Спал будто в черной плотной вате – мягко, крепко, глухо.
Открыл глаза. Ярко. День.
Юлькина кровать пустая и, как обычно, не заправленная. Натянул перепачканные краской и еще чем-то черным шорты. Вышел из спаленки. Сначала показалось, что дома никого, потом услышал сопящую на лежанке бабушку. Глянул на часы: полпятого – бабушка в это время всегда дремлет. Потихоньку пробрался на кухню, отыскал блюдо с пирожками, налил холодного чаю. Минут десять лениво жевал мягкое тесто и глотал переслащенный
