Когда мне исполнится тридцать, он уступит мне пост первого министра.
– Вы в этом так уверены?
София Юстина усмехнулась.
– Уступит, разумеется. Уже сейчас я фактически замещаю его, как вы, наверное, сами поняли. В Сенате Юстины владеют твёрдым большинством, а плебейские делегаты также поддержат меня, если у правительства в ближайшие три года не будет особых неприятностей.
– А император?
– А что император? Божественный владыка стоит столь высоко над нами, что великий грех для подданных обременять его политической рутиной. Его Величество приводит правительство к присяге, тем самым оно получает божественное благословение на власть…
«Удивительная страна, – думал Крун, слушая Софию, – где женщина в тридцать лет может стать правительницей, где старик, почитаемый за земного бога, покорно подписывает эдикты и произносит заученные речи и где люди считают всё это само собой разумеющимся, – вот такая удивительная страна правит Ойкуменой, всем Обитаемым Миром!»
– Скажите, – спросил он, – а зачем вам власть?
София Юстина пожала плечами.
– Я могла бы сказать много красивых слов о моём долге перед Отечеством, и прочая, и прочая, и прочая… Вы бы мне не поверили. Хочу быть с вами откровенной до конца, герцог. Я честолюбива, в этом весь секрет.
Герцог насупился: он не жаждал такой правды. Новый облик княгини Софии, который он уже успел себе нарисовать, требовал чего-то возвышенного, великого, некой грандиозной цели, оправдывающей стремление к высшей власти. А действительность оказалась прозаичной до отвращения: Софии Юстине власть нужна была ради самой власти.
– А я не честолюбив, – пробурчал он. – Если бы мой сын был готов принять бразды правления, я бы отошёл от дел.
– Мы с вами пребываем в разных измерениях, – улыбнулась София. – Нашему народу почти безразлично, кто им правит. При всякой власти аморийцы остаются аморийцами, господами мира. Столичные интриги – дело столичной элиты: надо же и нам чем-то занять себя! А у вас иначе: если вы уйдёте, ваши подданные потеряют то немногое, что у них осталось.
«Она права, – подумал Крун. – Только одно недоговаривает: страна господ есть страна рабов. Амореи – рабы своих богов и своего уклада. Поэтому им безразлично, кто стоит у власти. А галлы – воины, не рабы. Чтобы править воинами, кто угодно не сгодится!»
– Мой сын осуждает меня, – в порыве ответной откровенности вымолвил Крун. – Поэтому я не могу уйти сейчас.
– А ваша дочь?
– Я не хочу об этом, – грубо отозвался герцог.
Однако София Юстина, ничуть не смутившись, взяла Круна за предплечье и, на мгновение прильнув к его могучему торсу своим волнующим телом, мягко проговорила:
– Вы слышали
