брюзгливо спросил:
– И чем же ты отплатила за его доброту, сиротка?
Мари кинула на него ядовитый взгляд через спину Мишеля, и Жак внезапно споткнулся, едва удержав равновесие.
– Чем отплатила, тебе не достанется! – прошипела она. – Лучше под ноги смотри…
* * *
Ярко-желтый в середине, голубоватый внизу и красный на кончике лепесток плясал на коротком черном стебельке, воткнутом в беловатый стержень, который истекал прозрачной влагой, застывающей книзу бесформенной массой. Свеча, пламя, колеблемое близким дыханием кого-то, незримо присутствующего рядом. Мягкая складка ткани под рукой, фрагмент бревенчатой стены с сухим травяным пучком – скрюченные листики и желтые головки цветков. Запах свежего горячего отвара и какой-то кислятины. Пульсирующая сильная боль, паутиной оплетшая мозг, с сидящим в левом виске беспокойным пауком; мучительные волны тошноты, подкатывающие к горлу, горький привкус во рту; жажда… пить…
– Пить… – еле слышно прохрипел Мишель, морщась от боли. Мари взяла кружку с водой, стоящую наготове на табурете у изголовья лавки, и попросила Жака помочь ей приподнять Мишеля за плечи – шея его будто задеревенела и не сгибалась. Половина воды пролилась по подбородку на грудь, Мишель сделал несколько длинных глотков, едва не подавившись, и Жак с Мари опустили его обратно на подушку. Тошнота стихла на пару мгновений, но вдруг жаркой волной метнулась вверх, к горлу. Жак едва успел повернуть его на бок, а Мари подставить деревянную бадью, как вся выпитая Мишелем вода вывернулась наружу.
– Пятый раз уже! – в отчаянии воскликнул Жак. – Все отвары твои в бадье, все без толку! Не надо было его поить – только глаза открыл…
– Не верещи, – тусклым усталым голосом бросила Мари, подняла кадку и вышла наружу, в прохладную беззвездную ночь. Выплеснув пахнущую прокисшим элем жижу, она постояла немного у двери, вдыхая свежий ночной воздух. Весь вечер и пол ночи, с того часа, как они с Жаком довезли Мишеля до ее домика и уложили на постель, Мари ни разу не присела. Едва только Мишель открывал глаза, как просил пить, стоило ему сделать хоть один глоток, начиналась рвота, а вслед за ней приступ боли, от которого он вновь впадал в беспамятство. Мари металась между Жаком, сидящим у постели Мишеля и поминутно кричащим, что «он, кажется, умирает», и очагом, где готовила отвар из высушенного макового молочка, добавляя в него растрепанные корневища валерианы и то и дело отшвыривая ногой обезумевшую от ее запаха кошку. Вот опять все пошло по новому кругу…
…Стальные нити паутины неумолимо стягивались, врезаясь в мозг, паук бешено метался в виске, пытаясь вырваться наружу. Надо выпустить его, пока он не проломил череп изнутри. Взять узкий остро отточенный кинжал, проделать маленькую дырочку в кости, и паук выберется из головы, смотает свою раскаленную паутину, оставит в покое… Выпустите его… Скорее, скорее, иначе паутина разрежет мозг на множество маленьких долек, каждая из которых будет невыносимо болеть…
– Выпустите
