и интересным. К тому же с первого же взгляда на внимательные, чуть грустные глаза Латугина возникало убеждение, что перед вами человек глубоко порядочный, умеющий по-настоящему дружить и любить.
После потери ног бывший комкор ходил широкой раскачивающейся матросской походкой. Главком ВВС личным приказом разрешил Лагутину носить с гимнастёркой или френчем широкие гражданские брюки на выпуск, чтобы не так заметны были протезы.
Вскоре Николай Владимирович объявил Борису, что договорился с начальником Качинской школы лётчиков – Комбригом Ивановым, что тот возьмёт парня к себе в училище, как только ему исполниться 17 лет. А пока Борису предстояло пройти первоначальное обучение лётному мастерству в симферопольском аэроклубе, который фактически являлся подготовительным отделением при элитной Качинской краснознаменной военной авиационной школе пилотов имени Мясникова.
– Жить будешь в доме инструктора аэроклуба – моего старинного приятеля по Южному фронту, – рассказывал Латугин. – Он будет с тобой заниматься. И если через пять месяцев скажет, что часть отцовского лётного дара перешла и к тебе, то будешь проходить медицинскую комиссию в училище…
***
После разговора с Латугиным Борис помчался на станцию – поделиться своей радостью со Степанычем. Старый машинист с пониманием отнёсся к известию, и всё же по-стариковски проворчал:
– Оно конечно: «Марья Ивановна» супротив аэроплана не потянет… Куда ей – старушке… Скорость у паровоза не та, опять же бегает только по рельсам… А аэроплан, что свободная птица по небу парит.
– Я вот тоже после армии на лётчика выучусь, – мечтательно заявил кочегар Никита.
– Осади, мазутная твоя душа! – мрачно цыкнул на помощника машинист. – Кто же на чугунке останется работать, если все среди архангелов подадутся летать. Да и какой из тебя авиатор, Никитка, если тебя после десяти часов мотания в машине на твердой почве качает, як моряка после сильной качки. Ты себя с Борькой не ровняй. У него вон даже прозвище с авиационным уклоном – «парашютист». Он отцовское ремесло продолжать будет, а у тебя родитель всю жизнь в артелях грузчиков шабашил…
Разговор происходил поздно вечером в столовой локомотивных бригад. Чинно входили и выходили вернувшиеся из рейса машинисты. Каждая бригада садилась за свой стол. Уставшие люди ели молча или перебрасываясь короткими лаконичными репликами. За долгую дорогу всё меж ними было переговорено…
Собеседники Бориса тоже сильно вымотались за долгую смену и гнали сон крепким горячим чаем из потных стаканов. Глядя на окружающие его усталые, перепачканные лица, Нефёдову вдруг стало немного жаль, что он больше не будет принадлежать этому простому, мужественному миру, который успел стать ему родным. Перед глазами юноши встали только что виденные им по дороге сюда возле депо ночные силуэты паровозов со строго горящими фонарями.
Борис вспомнил пережитый восторг,
