Возможно даже, вы задавались целью поднять тему «потерянного поколения», с позиции автора-демиурга загнать свой персонаж в моральный тупик, чтобы потом выставить его в отрицательном свете. Стоит отметить, у вас ничего не получилось. Вы, наверное, считаете, что, отказавшись от оценки конкретных действий героя, вы открыли что-то новое в литературе? Еще Солженицын использовал эту методику, и надо сказать грамотно использовал. В его текстах есть один отрицательный герой – Система, и принципиальное «неоценивание людей» дает ему возможность вынести приговор Системе. На Солженицына, в отличие от вас, работает сама ситуация. Ваш герой катится по наклонной плоскости – это да. Вот только вы не зафиксировали точку, где началось его падение, эта точка вынесена за рамки рассказа. Этот стоппер, по сути, не совершил ни одного поступка – ни хорошего, ни плохого, поэтому читатель даже в самом конце рассказа не знает, как к нему относиться. Помните Наутилус: «…ведь все, что нес, ты не донес, значит, ты ничего не принес»? Не только ваш герой ничего не принес в рассказ, но и вы сами ничего не донесли до читателя. И потом эта девушка, которая спасла герою жизнь. Вот она дает свою оценку – жесткую и не совсем понятную. Задайте себе один вопрос: как должен был поступить герой, чтобы избежать сложившейся ситуации, а потом постарайтесь дать на него четкий и единственный ответ. В тексте этого ответа нет, читатель его не видит. Композиция нарушена, открытый финал работает против вас, автору текста остается только посочувствовать. Знаете, еще в вашем рассказе прослеживается некоторое сходство с «Героем нашего времени» Лермонтова. Вас определенно вдохновил характер Печорина, с той лишь разницей, что тот-то находится в обществе, он всего лишь рама, в которой читатель видит нравы своего века. А у вас общества нет даже за кадром, все действие происходит на большой дороге, в вакууме. Что вы хотите сказать читателю этим рассказом? Кого показать?
Чем больше он говорил, тем больше снова напоминал Лошадиную Улыбку – того типа, которого я возненавидел с первого взгляда. И только в конце смягчился, вдруг стал прежним Аркадием Куцего, которого я успел уже полюбить за эти дни. Чувство подавленности, однако, осталось – я чувствовал себя никчемным подмастерьем, недостойным такого учителя.
Вернувшись домой, я засел за КПК и попробовал писать, следуя советам Мастера, но у меня ничего не выходило – мысли путались, грудь мучительно болела. А еще больше меня тяготило, что вечером вновь нужно идти в это проклятое кафе, где меня вчера избили. Впрочем, выбора у меня, как всегда, не было…
В кафе меня ждала неожиданность: Ирина сидела за столиком одна.
– А где Аркадий Борисович? – спросил я растерянно.
– Он… – начала она, но в это время подошел наш неизменный официант.
Вид этого малого так поразил меня, что я на секунду даже позабыл о Куцего: на его лице красовался синяк не меньше моего, но вид при этом был сияющий, он даже подмигнул мне.
– Вчера пришлось силой успокаивать одного
