влюбляются, все парами ходят. Один ты ушами хлопаешь. И хлопай себе на здоровье, а я пошел, у меня свидание.
– У тебя?!
– У меня, брат. Я – как все. Извини, спешу.
– А как же я? – испугался Теряев.
– Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, – развёл руками Волков. – И их мозгов! – он постучал Теряева по голове. – А ты ни хрена мышей не ловишь!
– Не ловлю…
– Не ловишь! – и Волков пошёл, но оглянулся на растерянного Теряева. – Ищи, брат! Будь мужчиной! – и ушёл.
Теряев стоял один посреди оглушительной, ослепительной весны и усиленно соображал. Он решил влюбиться, чтобы быть как все.
Для этого Теряев стал ходить по бульвару и заглядывать на девочек. Некоторые хихикали, глядя на его растерянное нелепое лицо. Некоторые не замечали его робких попыток волочиться за ними или стараться включиться в общение.
Теряев несколько раз спросил, который теперь час, несколько раз присаживался на лавочку рядом с девчонками и горестно вздыхал, несколько раз становился рядом с ними у стендов читать газету, но ничего у него не получалось.
Тогда Теряев стал наблюдать, как весна проходит у других, у взрослых и юных, у старых и совсем молодых. Кроме Теряева, казалось, все счастливы, все влюблены и любимы, все радуются и смеются – и прохожие, и птицы, и милиционеры…
Шатаясь по бульвару, Теряев набрел на Гоголя.
Гоголь улыбался, глядя, как кипит жизнь на площади.
Теряев обратился к Николаю Васильевичу:
– Ах, что это за любовь?
Да и где её берут?
На полях её не сеют,
На лугах её не рвут!
И Гоголь разделил печаль Теряева. Он сел, закутавшись в плащ, и понурил голову. Совсем как его памятник на Суворовском бульваре.
…Теряев сидел на лавочке и гладил по голове знакомую собачку.
Мимо шла энергичная девочка с открытым, волевым и радостным лицом.
– Здорово, Теряев! – она села рядом.
– Здравствуй, Барсукова.
Она вздохнула.
Теряев покосился на нее и отодвинулся.
– Как жизнь? – спросила Барсукова.
– Нормально.
– Нормально! – передразнила она. – Не чувствуешь разве: весна.
– Ну и что? – отвернулся Теряев. – Сговорились все…
– Разве ты не замечаешь ничего? – нежным голосом спросила Барсукова.
– Замечаю. Что все начали носами шмыгать! – ответил Теряев и шмыгнул.
– Фу, дурак ты какой-то!
Тут уж Теряев совсем расстроился, и весёлая словоохотливость ему изменила:
– Дура сама, – неумело отозвался он.
Шёл урок. Юная учительница с неустоявшеюся строгостью во взгляде успокаивала ребят:
– Тише, дети, не разговаривайте, сидите молча…
А дети хихикали и шептались.
Тогда Теряев сказал, как бы ни к кому не обращаясь:
– Тише, мыши: кот на крыше кошку
