Тараде деньги за свое руководящее место. Назвал сумму (я сейчас уже не помню, какую, но довольно большую). Судья попросил Карнаухова подтвердить, так ли это было. Тот кивнул головой и сказал, что да – это было именно так.
– А вот Тарада утверждает… утверждает… – судья задумчиво полистал бумаги, – что деньги, которые он получил от Карнаухова, были другие… – и он назвал сумму, раз в десять меньше той, на которой настаивал подсудимый.
После перекрестного допроса выяснилось, что Карнаухов «надул» своего протеже, как оказалось, приятеля и собутыльника, сказав ему, что договорился с Тарадой купить должность за одни деньги (на самом деле много меньшие), а большую часть взятки забрал себе. Узнав об этом только здесь, подсудимый осуждающе покачал головой и снова погрузился в состояние равнодушной полупрострации. Но он вдруг тревожно оживился, когда в зал пригласили другую свидетельницу, рыжую и потную бабу, как оказалось, его бывшую любовницу. С визгливым возмущением в голосе, с места в карьер, та стала громко рассказывать, какой негодяй подсудимый, как, пользуясь ее благорасположением, он постоянно ее обманывал. Баба заведовала каким-то овощным подвалом в центре города, через который «пропускали» для нужных людей фруктовый дефицит, особенно в зимний период: мандарины, апельсины, отборные яблоки, груши, виноград. Любовник знал, что ей нужна была квартира, и на постоянные просьбы по этому поводу ответил однажды:
– Я приведу к тебе одного большого человека, вот с ним и договаривайся…
Человеком этим оказался Тарада.
– Я была уверена, что он врет! Какой «большой» человек, тем более секретарь крайкома, полезет в мой подвал! – баба рассказывала, не скрывая злобного негодования, и постоянно поворачивалась в сторону клетки, где сидел подсудимый. Подельники, видимо, знающие нечто большее об их отношениях, откровенно хихикали. Чем дольше она говорила, тем гадостнее становилось у меня на душе. Я вообще не люблю такой тип людей: крикливых, наглых, доказывающих свою правоту с пузырями на устах. Да и внешне баба выглядела крайне неприятно – опухшая, какая-то мятая, рыхлая, с шапкой всклокоченных обесцвеченных волос, с наведенными тушью злобными мечущимися глазами и полуслизанной жирной губной помадой. Она трещала на такой голосовой модуляции, что у всех скоро начала болеть голова. Судья морщился, но не перебивал.
– …Звонит он мне однажды под вечер. Сегодня, говорит, с гостем дорогим буду! – баба рассказывает и, чтобы не было сомнений, снова показывает пальцем на своего бывшего друга.
– Ну, приготовилась я, колбаски хорошей нарезала, бутылочку марочного коньяка поставила… А сама до последнего не верю… Вдруг гляжу – спускаются по лестнице… Он, – снова пальцем на скамью подсудимых, – а с ним какой-то солидный высокий мужчина… красивый, хорошо одетый…
– Ну и как представился этот мужчина? – лениво спросил судья. Он вообще вел процесс в каком-то камерном тоне. Говорил тихо, вопросы задавал почти доверительно, я бы даже сказал, проникновенно.
– Он не
