туда человек, закованный в цепи, а в Турции становится господином. Потом и домой возвращается… Пойдем, сын мой, поешь.
Парень мрачно смотрел на турок.
– Черт бы побрал их, окаянных! – пробормотал он сквозь зубы.
Священник покачал головой:
– Зачем ты позвал меня, если не слушаешься?
Парень встал и поплелся к невольникам.
Это были большей частью молодые и крепкие люди. Среди женщин сидела цыганка с горящими, лучистыми глазами. Руки, ноги и даже волосы ее, по цыганскому обычаю, были выкрашены в красноватый цвет.
Цыганка иногда вскидывала голову, отбрасывая волосы, падавшие ей на глаза. Она то и дело говорила что-то на своем языке рябому цыгану Шаркёзи.
– Кто она такая? Жена твоя? – спросил его возница.
– Нет, – ответил цыган, – еще не была моей женой.
– О чем же вы с ней толкуете по-цыгански?
– Да вот просит подпустить ее к костру, она будущее предскажет.
– Наше будущее в руках Бога, – строго сказал священник. – Не устраивайте никаких комедий, не кощунствуйте.
Среди невольников сидело двое пожилых. Первый – молчаливый человек, по виду знатный барин, смуглый, седобородый, с длинными, свисающими усами. Его можно было принять и за барина и за цыгана. Он не отвечал ни на какие вопросы. От левого уха через всю щеку тянулся у него алый шрам. Странный запах исходил от него: так пахнет пороховой дым. Второй – тот крестьянин, которого вели на одной цепи со священником. Он смотрел на все широко раскрытыми глазами, словно удивлялся. Голова его свесилась на грудь, будто она была тяжелее, чем у других людей. Да и правда, голова у него была огромная.
Невольники ели паприкаш из баранины и тихо беседовали меж собой. Толковали о том, как бы освободиться от турок.
– Да никак, – сказал вдруг большеголовый крестьянин и, положив ложку, вытер губы рукавом рубахи. – Я-то знаю – я уже однажды помучился в рабстве. Десять лет жизни у меня пропало.
– И что же, вас домой отпустили?
– Какое там отпустили!
– Так как же вы освободились?
– Как? А так – задаром, без выкупа. Привезли меня раз в Белград, и оттуда я удрал – переплыл Дунай.
– Каково же в рабстве-то? – спросил шестнадцатилетний парнишка со светлыми водянистыми глазами.
– Что ж, братец, нельзя сказать, чтобы там меня жареными цыплятами кормили.
– А вы у богатого служили? – спросил кто-то из-под телеги.
– У самого султана.
– У султана? Кем же вы служили у султана?
– Главным чистильщиком.
– Каким это главным чистильщиком? Что же вы у него чистили?
– Конюшню.
Невольники рассмеялись, потом снова понурились.
– А с женщинами как обращаются? – спросила черноволосая молодица.
Крестьянин пожал плечами.
– Тех, кто помоложе, замуж берут – становятся
