фруктов.
– Спасибо, – скромно сказал я.
На диске Бет Ортон тем временем кончилась песня. Началась другая – та, от которой хочется плакать, даже когда плакать совершенно не хочется. Лара её так и называла: «плач Ярославны со свистульками».
На первом же такте Лара положила руку с вилкой на стол. Повернула голову к окну. Пока не начались слова, она крепилась с открытыми глазами. На первой строчке зажмурилась. На четвёртой или пятой закусила губу.
– Извини… – сказала она, разлепив веки, из-под которых тут же хлынули слёзы. – И-извини, Саша…
Я, к счастью, молчал. В тот момент я ненавидел её больше, чем Машу Столбняк. Я вообще мало кого ненавидел в этой жизни, как Лару в тот момент.
– И-и-звини… – она отпустила вилку и стала вытирать слёзы пальцами обеих рук. Я великодушно поднялся со стула. Щедро принёс из спальни бумажные салфетки.
– С-спасибо…
Я молча сел обратно на стул.
– Прости, Саша, – сказала Лара, использовав две салфетки. – Я не могу.
– Чего ты не можешь?
– Праздновать, – она шмыгнула носом. – День рожденья муми-мамы. Я понимаю, ты хотел как лучше. Чтобы я отвлеклась. Я вижу, как ты старался. Но я… Мне… – её плечи задёргались. Лицо перекосилось. Голос внезапно стал громче. – Мне-не-по-мо-га-ет… Я сижу и ду-думаю, как Фи-филифьонка накрыла стол на у-у-улице… Как суп покры-ы-ылся плёнкой от ве-е-етра…
Здесь надо пояснить для тех, кто не читал «В конце ноября». Это последняя книга про муми-троллей. Сюжет такой: счастливая муми-семья куда-то уехала, её дом стоит пустой и безжизненный, туда стягиваются всякие нервные личности, живущие по соседству, и тщатся подменить собой хозяев. Филифьонка, к примеру, хочет быть муми-мамой. Надо, объявляет она, жить спонтанно и делать то, что хочется! И накрывает стол на улице. А на улице ноябрь, холодный ветер, суп сразу стынет, и все сидят злые и обиженные друг на друга.
– Хо-хо-хомса Тофт под стол залез… – Лара обхватила себя за плечи. Наклонила голову. Каштановые кудряшки затряслись над недоеденным фруктовым салатом Сниффа. – А Мюмла гово-ворит: «Чтобы стать Му-му-муми-мамой, ма-ма-мало вытащить стол на у-у-у-у…» – слово «улица» так и пропало. – Никто… Ни-ни-никто не может заменить муми-маму… Никто не может за-а-а-аменить маму…
Я оцепенел от ужаса. Такой ужас часто бывает во сне, но там всегда просыпаешься, а тут просыпаться было некуда. Не было никакой доступной реальности, в которой я не являлся бы мудаком. Не было выхода в чудесный параллельный мир, где я не забыл, что ровно десять лет назад, в середине девяностых, девятого августа, в гатчинской больнице умерла Ларина мама.
– Извини, Ларыч, – соврал я.
Чтобы извиниться и не соврать, надо было признаться. Сказать, что я забыл. Объяснить, что она опять, чёрт знает в какой раз, слишком хорошо обо мне подумала.
– Я хотел как лучше, – соврал я – уже наглей, её же словами. – Думал, ты отвлечёшься… Извини…
Лара
