Последние пляски… Надя, я очень му… чусь. Почему ты со мной не тан… цуешь?
Она теряла дар речи.
– Я?.. не танцую?..
– Ну да, да! – Он тряс головой, как припадочный. – Разве нам не надо ве… се… литься? Все в Эсэс… эсэр должны весе… литься!
– А зачем веселиться, Ва-одичка?
Когда она волновалась, в ее речи становился заметен польский акцент, это мягкое, вдаль уплывающее «Л».
Ленин закинул голову. Рыжая полоска седеющих, редеющих волос вокруг лысины коснулась воротника рубахи. Он опять затряс ногой, и рубаха начала мотаться, как белый флаг на ветру.
– Разве мало по… водов… для веселья! Сталин сказал – мы го… мы го… товим выс-тав… ку! сель… сель… сель…
Жена догадалась. Ее всю трясло.
– Сельскохозяйственную, Володичка.
Он обрадованно закивал, замахал рукой и мелко заморгал.
– Вот-вот!
Крупская широко улыбнулась. Она растягивала в улыбке губы, и тоже моргала, зеркально отражая моргание мужа, и так же, как он, начала размахивать рукой. Только он махал левой, а она правой. Он теперь знала, что говорить и как делать.
– Володичка! Веселье, да! Радость! Я радуюсь. Наша страна передовая! Она впереди всего мира! Нас никто и никогда не догонит, мы – первые! Я готова есть один черный хлеб и пить пустой чай, только чтобы наша страна была всегда первой! Во всем! Это – праздник, да! И мы его будем праздновать всегда!
Седые ее волосы, как всегда, выбились из пучка. Она никогда не могла крепко, на весь день, заколоть волосы: шпильки падали на пол, пряди свисали вдоль круглых, толстых щек.
– Праздновать! Да! Праздник! Эх, да-да! Праздник! Наш!
Она уже пускалась в пляс перед ним.
Он смотрел довольно.
Один глаз был прищурен, другой таращился весело, нахально. Блестел как стеклянный.
Будто был вставной, искусственный.
А может, это так и есть? И он глядит одним глазом? А другой притворяется?
Крупская уже верещала, как кошка, перед мордой которой вертят свежую рыбку.
– Ура! ура! праздник, веселье! Пляшут все! пляшем мы!
Ленин сморщился от удовольствия. Такою жену он видел впервые, и ему это нравилось.
– Пля… шу я! без ног!
Опять помахал левой ногой. Подол его длинной рубахи хлестнул Крупскую по ногам.
Крупская, выгнув ногу и ударив пяткой в пол, развела руки и согнула их в локтях, и уперла кулаки в бока.
Он стал падать, заваливаться на бок. Не устоял на одной ноге. Жена изловчилась и подхватила его, ухватила под мышки; они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и хохотали юродиво.
– Что это, Ва-одичка, мы с тобой сегодня… раскочегарились…
Приглаживала волосы. Заправляла пряди за ухо. Другой рукой обнимала мужа, прижималась к нему: как молодая.
Как молодые, стояли они посреди спальни, на блестящем паркете, и обнимали
