самолично взялся ее откупорить.
– «Хочу поднять бокал в честь окончания любимой дочерью курса обучения», – Феликс Иванович, подмигнув, выкручивал пробку. Сестра Юля зажмурилась, засмеялась и ладонями зажала уши. Пробка, хлопнув, отскочила и ударилась в стену. Пили шампанское, кричали «ура» в честь триумфа Матильды. Сама виновница была вполне счастлива. Она так переволновалась и проголодалась, что с готовностью складывала к себе на тарелку все, что ей ни предлагали.
Домашние слушали, требуя от нее все новых подробностей. Родители изумлялись, ахали и переспрашивали: как, – неужели сам Государь изволил столь благосклонно отметить дебют их дочери? Ее, Матильду, одну среди всех, выделил император, именно ей пожелав прославить русский балет? Все искренне радовались и объясняли неожиданную царскую милость уважением к их заслуженному семейству. Новоиспеченную выпускницу, будущую артистку императорского балета, поздравляли словно именинницу. Уже не в первый раз она рассказывала, как Государь подал ей руку и как потом они шествовали вдвоем на глазах у всех… и как царь усадил ее рядом с собою…
Мать расспрашивала во что была одета Государыня, каков был покрой ее туалета, и какие на ней были украшения. Феликс Иванович, вконец растрогавшись, прослезился, заключил дочь в объятия и требовал высоко нести знамя балетной династии артистов Кшесинских…
Вообще, Малечка заметила, что домашние изрядно потускнели и даже как-то сникли, – словно бы утратили былое значение в сравнении с теми блестящими персонами, которых довелось повидать ей сегодня так близко.
В ту ночь она долго не могла заснуть. Самым подробным образом, как наяву, воображался ей наследник цесаревич. Его веселые синие глаза и выложенные на обшлаг рукава белые пальцы. Она и теперь чувствовала тепло его плеча, видела качавшийся носок ботинка с блестящим медным ободком вокруг ранта… Она уже вела с ним мысленный, веселый и кокетливый разговор. (Ах, как жаль, что не случился он в действительности…) Отчего она держала себя так робко, так неуверенно?
– «Господи, почему я так мало с ним говорила, отчего не постаралась расположить к себе? Отчего не спросила, как понравилась я ему на сцене? Вот бы вернуть те прекрасные минуты… разузнать невзначай, когда и где можно вновь его увидеть», – мучаясь запоздалыми сожалениями, она вертелась на прохладной гладкой простыне. Прикладывала ладони к горящим щекам, к горящим ушам, она вздыхала и улыбалась в темноте. Ей было невдомек, что притягательность молодого человека стократ увеличивалась царским саном, славой, богатством.
– «Ах, что же делать мне теперь? – она в который раз переворачивала и со всех сторон подбивала горячую подушку, – что делать мне с собой, с моей любовью? Нашла я в кого влюбиться, – в принца из сказок, в наследника престола… Но разве смогу я теперь без него жить? Я знаю, что между нами установилась особая нежная связь, – ведь смотрел он на меня ласково, сжимал, прощаясь, руку. Ах, непременно
