дай доспать».
Голая рука, взмахнув, безвольно упала и вытянулась поверх одеяла. И опять было все неподвижно и тихо в сонной комнате, – лишь зыбкие тени веток беззвучно колебались на белом кафеле. Стоило легкому облачку набежать на солнце, как тени таяли, картинка исчезала…
Зевнув, Матильда встала перед зеркалом, намотала на палец прядь волос, легонько подергала. Набрала полный рот шпилек и, сморщив нос, с заинтересованной улыбкой осмотрела свое заспанное лицо. Склонив набок голову, задумчиво расчесала гребнем вчерашние развившиеся спирали. Ежедневным привычным движением закрутила волосы в высокий тугой узел, наощупь утыкала шпильками. Нажав на педаль умывальника, поплескала в лицо водой, близко придвинулась к зеркалу. Раскрыв глаза, пристально вгляделась. Серебристые капли стекали по румяным щекам, ресницы мокро слипались, сонные, чуть припухшие глаза сияли.
– «Хм… – она раздвинула веки пальчиками и тихонько засмеялась, – давай уже просыпайся!.. А в общем, ничего себе – вполне свежа и можно даже сказать, красива». – Намочив ладонь, она сильно пригладила кудрявившиеся виски. Глядя в зеркало, оскалилась, полюбовалась белыми зубами, покусала розовые губы; вытерлась вафельным полотенцем и в раздумье встала посреди комнаты.
И вдруг словно спохватившись, заторопилась. Вытянула из шкафа первое попавшееся платье, зажмурилась и с поднятыми вверх руками, путаясь в рукавах, оберегая причесанную голову, вползла в узкий лиф. Зевая, застегнула частые мелкие пуговки, одернула юбку, перекрутилась перед зеркалом, сняла с плеча приставший волос. Балансируя, напевая себе под нос (навязчивая мелодия из вчерашнего па-де-де все еще неотступно звучала в голове), на цыпочках пошла к двери. В утренней тишине дверные петли заскрипели особенно пронзительно; она втянула голову в плечи, опасливо оглянулась на спящую сестру. Затаив дыхание, застыла на полдороге; сестра невнятно и быстро что-то пробормотала – и тут же затихла, вновь задышала ровно.
Оставив дверь полуоткрытой, Матильда выскользнула из спальни. Слегка поколебавшись, повернула к столовой – там все уже было накрыто к завтраку. Самовар, по инерции продолжая кипеть, выпускал из-под крышки радужные космы пара, причудливыми кольцами извивавшиеся в косом солнечном луче. Нестерпимо ярко блестел раззолоченный самоварный бок с маленьким, похожим на оспинку клеймом в виде двуглавого орла. На льняной белой скатерти дрожал и рдел, то пропадая, то возникая вновь, рубиновый, странно красивый отсвет от стеклянной красной сахарницы.
Гладко причесанная головка выпускницы вовсе не была так же упорядочена изнутри, в мыслях у нее царила пестрая разноголосица. Маля Кшесинская думала про все сразу: про то, что вчера она была лучше всех и понравилась Государю. Про то, что сидела рядом с наследником и влюбилась в него с первого взгляда. (Да и нельзя было не влюбиться: обезоруживающе красив, загадочно прохладен… – и эти невозможно прекрасные глаза!) Никогда не встречала она прежде таких красивых
