газеты. Одновременно продолжала думать о воспитании детей.
– А что на самом деле? Ведь не боги горшки обжигают. Выпишу себе пособий, купим учебники и подготовлю я своих ребят в гимназию, ведь училась же я в Смольном! А может, попытаться на дому маленькую школу сделать, кое-кого из соседских ребятишек пригласить, конечно, бесплатно, лишь бы нашим веселее было заниматься. Надо с Болеславом посоветоваться.
И услышала, как в прихожую вошел муж. С шумом отряхиваясь от снега, снимая шубу и шапку, он воскликнул:
– Это почему же меня никто не встречает? Иль никого дома нет? Или никто подарков не ждет?!
Тут же из детской раздался истошный визг, и через столовую вихрем пронеслись все трое ребят. В прихожей некоторое время царила радостная возня, затем в дверях появилась веселая процессия. Впереди шагала Леля, она держала в руках большую коробку цветных карандашей, и глаза ее сияли от счастья. Следом за ней, держа на изготовку игрушечное ружье, шел Володя. Он пристально вглядывался в темные углы столовой, стараясь показать, что идет «опытный» охотник. За ним Митя тащил за лапу тяжелого плюшевого медведя. Видно, поднять его у ребенка не хватало сил, и ноги мишки волочились по полу.
Замыкал шествие их отец. Веселый, с раскрасневшимся от мороза и возбуждения лицом, он нес большой сверток, перевязанный бечевкой.
– Ну, друг мой, Маруся, ребятишек я гостинцами оделил, а это тебе и будущей дочери, – сказал он, кладя сверток на стол и целуя в лоб жену. – Ну, как ты тут? Заждалась? – спросил он ласково, но как-то небрежно, даже недослушав ответ, устало опустился в другое, «новое» кресло и стал доставать папиросу.
Пара супругов представляла разительный контраст. Он – хоть и невысокий, но плечистый, начинающий немного полнеть, сильный и жизнерадостный мужчина, с громким голосом и быстрыми решительными движениями, ходивший твердым печатающим шагом. Она же – маленькая, хрупкая, всегда немного бледная, грустная и озабоченная, с тихим голосом и почти неслышной походкой. Часто, по институтской привычке, употребляла в разговоре французские выражения, но сейчас же их смущенно переводила. За приятный тихий голос, за неслышную походку кухарка Полина прозвала ее «летающей барыней», хотя Мария Александровна не разрешала себя так называть и очень сердилась, если кто об этом забывал. Но и когда Мария Александровна сердилась – это бывало нечасто – она ни на кого из провинившихся не кричала, однако ее выговор, произнесенный спокойным голосом, был таким властным, таким внушительным, что и дети, и прислуга ее замечаний боялись и старались впредь не заслуживать.
Болеслав же Павлович в сердцах не только кричал, а иногда выражал свое недовольство польскими ругательными словами, чем немало возмущал жену. Но его шума как-то не очень боялись. Любил он, в отличие от жены, когда его называли
«барином», может, потому, что на это имел не очень-то много прав. И как ни смешно, а те, кто обращался к нему «батюшка барин дохтур», мог рассчитывать на положительное решение той или иной просьбы.
Закурив
