Время. Еда… – наверно, я говорил что-то вроде этого.
– А ты поинтересуйся – только аккуратно, Бреверны-де-Лагарди ему не родственники?
Дядя, как я, кажется, уже раньше сообщил читателю, служил в Эрмитаже, где занимался более всего русской военной историей.
– Был такой Александр Иванович, – добавил дядя, – из эстляндских дворян, в 1850-х командовавший кавалергардским полком…
В тот же день, постаравшись, чтобы вопрос мой никто другой не услышал, я нашел возможность задать его командиру роты, а он в ответ довольно сухо, если не жестко, спросил, с какими целями я его об этом спрашиваю. Я сказал ему о дяде, о том, где дядя работает, чем занимается, и о том, что к дяде обращаются с вопросами постановщики спектаклей и фильмов на исторические темы. Непосредственно в это время у дяди что-то завязывалось с Сергеем Бондарчуком (отцом нынешнего Бондарчука), который начинал собирать волокна будущей режиссуры «Войны и мира» и которому нужны были для этого специалисты по знаниям в области военной формы и гражданского платья начала XIX века. А еще – военного снаряжения, оружия, обычаев, манер и т. д. и т. п. При этом дядя, как уже о нем многие говорили, становился все более известным специалистом по распознаванию портретируемых на старых портретах. И командир роты, вдруг назвав меня на «ты», спросил, не дам ли я ему номер дядиного телефона.
Из дальнейшего мне известно не все. Но знаю, что когда у дяди тем летом была путевка в ялтинский Дом творчества писателей (дяде было тогда слегка за 55, и он еще не боялся жары), то они с Бреверном там в Крыму впервые и встретились. А кто к кому первым поехал, не помню. И они стали писать друг другу письма. А потом, уже после моего выпуска (это октябрь 1959) у них такая наладилась переписка, прямо как из русской эпистолярной классики – что ни неделя, то письмо. Иногда возникало ощущение, что они когда-то давно словно были дружны, а теперь снова нашли друг друга.
У Владимира Эдуардовича был идеальный, красивейший почерк. Если то, что я сейчас пишу, удастся когда-нибудь издать с картинками, образец строки, написанный рукой моего севастопольского командира роты, может стать украшением страницы.
XIX
Не знаю, было ли это продолжением того, что возникло между моим дядей и моим командиром роты, но как-то, уже совсем незадолго до выпуска, недели, может, за две или за три Владимир Эдуардович сказал мне, чтобы я, подумав (минут сорок, сказал он), сообщил бы ему, кто (человек пять-семь) больше подходит для конструкторского бюро или научно-исследовательского института, чем для службы на подводной лодке.
– Себя не называй, – сказал он. Что это означало, я так и не узнал.
Не через полчаса, но на следующий день я назвал ему несколько фамилий. Он кивнул. Однако, забегая вперед, скажу, что никакого результата по данному обстоятельству не случилось. Хотя Владимир Эдуардович тут ни при чем. Просто грянуло такое строительство подводных лодок, что практически всех нас расписали по конкретным экипажам. Одни лодки уже плавали, другие еще строились.
