это произошло, но каким-то образом Борис Николаевич узнал, что жива та, которая была любовью его студенческих лет. Она помнилась ему по Петербургу, но теперь жила в Москве, и он написал ей письмо. Она ему ответила. И оба вспомнили (интерпретация моей тетки Муси) и ту весну, и цветущую сирень, и сумерки, и калитку. А еще после первых же писем выяснилось (у людей в таком возрасте времени еще меньше, чем у подростков), что мужа своего Оля Капустина (или Салатникова, фамилию я забыл, помню только, что тетка Муся намекала на огород) давно похоронила, детей нет и живет теперь одна в большой и вообще-то совершенно нелюбимой ею квартире. А такая жизнь, как у Бориса – то есть в маленьком старом городке, представляется ей счастьем.
Борис Николаевич помолодел. Ему было сильно за семьдесят, но, видно, порода у Исаевых действительно не из рядовых, и был он жилист и строен, ни намека на то, чтобы горбиться, и все еще не уставал при долгой ходьбе, и десяток килограммов был для него не груз. Да еще – тут уж все ахнули – купил по случаю мотоцикл. Да не какой-нибудь ИЖ-56 в хозяйственную подмогу, то есть с коляской, чтобы не носить сумки или охапку-другую дровец, а трофейный немецкий BMW-одиночку, экземпляр по нынешним временам коллекционный, но тогда еще мелькавший на рынке. Эксплуатировал этот механизм дядя Боря довольно специфически. К примеру, если в колесе вдруг вылетала спица (то есть выскакивала из одного из своих гнезд), то дядя Боря просто выламывал ее из второго гнезда и ехал дальше. Возможно, такая манера была у самокатчиков Первой мировой, когда на них держалась фронтовая связь.
Способ, которым между Борисом Николаевичем и его московской избранницей был заключен брачный союз, еще до того как они после столь продолжительного перерыва (пятьдесят лет) увидели друг друга, мне не известен. Кто-то мне, помнится, доказывал даже, что «брачующихся» (замечательное слово!) никто не вправе зарегистрировать как семейную пару, если они не «предстанут» в загсе совместно. Чушь, по-моему. Трудности, конечно, сопутствовали, но были преодолены.
Невеста из Москвы сообщала о скором прибытии в Крестцы, но сначала, удобства ради, писала она, она пришлет машиной свои вещи. Чтобы ничего не забыть.
И в один прекрасный день в песчаную крестецкую улицу несколькими маневрами вперед-назад вполз с асфальта мебельный фургон. Началась выгрузка. Что-то вносили в дом, что-то в один сарай, потом в другой, где жили куры. Опорожнившись, фургон, пятясь, выбрался каким-то чудом на асфальт.
В дворике, примяв куриный помет, стоял угловой диван карельской березы. Габариты дивана и проемы дверей в пятый раз мерили бечевкой. Надежды были тщетны. Будь диван и вдвое меньше, он все равно бы не прошел. Вот тогда-то старый мотоциклист, поискав глазами среди присутствовавших владельца нужного ему инвентаря, и сказал коротко:
– Неси пилу.
Скажу лишь, что бензиновые пилы 1960-х напоминали своим видом остатки мопеда, попавшего в дорожную катастрофу. И работали соответственно. Присутствующие думали, что Борис Николаевич будет пилить диван,
