ножом в руке и поет: «Позови меня с собой, я пройду сквозь злые ночи…», а прохожие от нее в стороны шарахаются. Судья дала ей два года колонии-поселения, из сострадания видимо, за убийство в состоянии аффекта.
– Еще одна история приключилась с тещей моего клиента, вернее с его тестем, получившим ножевое ранение в живот. А за что? За то, что он ее дурой обозвал, всего-то – дурой… а она его – ножом… правда, потом выяснилось, что табуреткой он на нее замахивался… Толком не понятно, кто прав, кто виноват был: мутная история, впрочем, как и вся семейная жизнь, – переведя дыхания, заключил убежденный холостяк.
Семен с нескрываемой грустью в глазах посмотрел на собеседника, который тем временем заказал еще по кружке.
– Женщины – существа непредсказуемые, – заявил он многозначительно.
Друзья чокнулись пенящимися кружками, обнялись и запели известное русское: «Ой, мороз, мороз», часы показывали два ночи, пивная незаметно опустела, и как бы этого не хотелось, они стали прощаться.
– Я тебя уважаю, – сказал Колесников, обнимая Реутова.
– И я тебя, – последовало признание.
Друзья стукнулись потными лбами.
– Пойдем, дружище, – рыжий богатырь попытался встать, облокотившись на край стола, но рука непослушно подогнулась, и он угодил лбом в столешницу. – Нет, давай по стаканчику виски, и тогда пойдем, – вдруг передумал он, потирая ушибленный лоб. Сидя за столом, Колесников изо всех сил пытался удержать равновесие.
– Давай, – согласился Реутов.
Так повторялось несколько раз: мужчины пытались разойтись по домам, но дружеские чувства никак не давали им расстаться; прощальные стопки, «на посошок» наполнялись строго следуя русской традиции – после «застольной», следовала «подъемная», после нее выпили «на ход ноги», затем «стременную» и «седельную»…
– Прощай! – крикнул в след уходящему другу Семен, словно они виделись последний раз.
– Прощай! – махнул приятель, приникая то к одному, то к другому фонарному столбу, к несчастью, было новолуние.
– Может, еще по одному стаканчику? – звучали где-то далеко слова Реутова.
– Да, было бы замечательно, – хотел ответить Колесников, но у него не вырвалось ни единого слова, он с ужасом смотрел на глубокую лужу, перегородившую ему путь до остановки, где он намеревался поймать последний трамвай.
Реутов тем временем ругался вслед водителям такси, рисующим вокруг него на дороге восьмерки. Остановив непримиримым жестом очередной автомобиль, он, минуту боролся с закрытой дверью, наконец, когда дверь поддалась, залез внутрь и бухнулся на заднее пассажирское сиденье, назвав протестующему водителю свой домашний адрес.
Ему снилось: он кружится в танце то с одной, то с другой девушкой, они удивительно похожи, у них длинные вьющиеся белокурые волосы и невероятные глаза, до того бездонные, что глядя в них можно увидеть млечный
