срок», – подумал Реутов.
– Был какой-то толстяк с бородкой как у профессора, вроде бы адвокат – следователи бреются… точно не знаю, мы с ним ни о чем не разговаривали, он пришел после допроса, подписал документы и ушел, помню, подмигнул мне он как-то странно, – сказала она, подтвердив самые страшные опасения Семена.
– Подмигнул, значит, говоришь, – задумчиво произнес он.
«В действиях бедняжки классическая необходимая оборона, – рассуждал Реутов, – она не виновата, но если оказалась за решеткой, значит, либо она что-то не договаривает, либо следователь что-то не так понял; в обоих случаях дело – темное, прояснить ситуацию может только один человек, да и адвоката – любителя подмигивать следователям на допросах – нужно разыскать.»
– Слушай меня внимательно, – Семен для большей убедительности перешел на «ты», встал, взявшись обеими руками за прутья решетки, – ни с кем, ни с кем, слышишь, – повторил он, – о произошедшем не разговаривать, ни с сокамерниками, ни со следователем, ни с кем. Ясно? – он пристально посмотрел на девицу, молча кивнувшую ему в ответ.
– Пока следует запастись терпением и ждать, я узнаю у следователя, что к чему и, если удастся, то решу с твоим освобождением до суда.
Она снова кивнула. Семен вызвал охранника, сказав, что разговор закончен и ушел, бросив на прощание приятелю в погонах капитана, короткое: «Если хоть волос с нее слетит… ну, ты сам знаешь…»
Как только дверь за ним закрылась на засов, капитан скомандовал:
– За бабой этой смотреть в оба, слышите вы, бестолочи, а то, ни приведи Господь, повесится или чего хуже… каждые пятнадцать минут ходить и смотреть, сдалась она мне… денно-нощно смотреть! – он взял трубку, набил табаку и закурил, выпуская колечками дым.
– А че за баба-то? – спросил сержант, с бледным лицом, помешивая в кружке с чаем сахар.
– А черт ее знает, замочила мужика какого-то, маньячка, говорят – сорок ножевых, – он выпустил еще одно кольцо дыма и разорвал его пальцем.
– Вот ведь бабы какие пошли, мочат нашего брата почем зря и не краснеют, – продолжал сержант.
– Я и свою боюсь, тут как-то пришел с рыбалки, ну выпили мы по три стопочки… так она за сковородку… то и гляди огреет. Ох, боюсь ее, до смерти, боюсь, – он осуждающе покачал головой, сплюнул на пол и выругался.
– Я тоже свою боюсь, – включился в разговор седой старшина, жевавший ломоть хлеба с салом, – однажды я дома не ночевал, так она всю хату разнесла, вещи из окна на улицу выбросила, банку с самогоном разбила, совсем с катушек слетела. Я решил поддать ей хорошенько, чтоб добро не переводила, подошел к ней, засучил рукава… А она схватила табуретку и так меня шарахнула… До сих пор как вспомню, так вздрогну.
– Хватит базарить, – капитан встал, поправив китель.
– Видите ли, баб своих они боятся, – он вдохнул и выдохнул табачный дым.
– Набрали на службу кретинов. Нужно
