они вроде бы никакого отношения не имели.
Журнал назывался European Journal of Combinatorics. В содержании нашлось слово identities, но это были какие-то страшные identities, нечеловеческие и непостижимые. On an extension of Riordan array and its application in the construction of convolution-type and Abel-type identities – вот такие.
Кроме толстой записной книжки я нарыл ещё и маленькую, кожаную, испещрённую уравнениями и рядами загадочных аббревиатур. Из понятного там была, в основном, фамилия «Клявиньш» в разных падежах: «Клявиньшу», «у Клявиньша», «обс. с Клявиньшем». Примерно треть листков оставалась чистой. Только последняя страница содержала два предложения, написанные незнакомым рваным курсивом, явно на весу и явно по-латышски. Помучившись, я разобрал все буквы и вбил их в гугловский переводчик. Вышло: It cannot be explained in any language и Do not disturb me to think deep thoughts. Второе напоминало кальку с русского. На всякий случай перевёл латышский оригинал на русский. «Не мешай мне думать глубокие мысли». Ага. Так я и думал.
Под пробковой обложкой я ожидал найти ещё одну тьму уравнений. Но уравнений в толстой книжке не было. На первой же клетчатой странице синели обыкновенные слова, накарябанные через строчку родным муравьиным почерком.
Для большинства жителей планеты Земля что Сашкин почерк, что «Европейский журнал комбинаторики» – один нечитабельный хрен. Я, однако, в этом деле впереди планеты всей. Не в комбинаторике, естественно, а в почерке. Навыки расшифровки Сашкиных каракулей довёл до совершенства ещё в девятом классе, когда забил на математику и начал списывать у него всю домашку по алгебре-геометрии.
«Юрмала» – гласила первая строчка.
«03/2 авг.» – уточняла вторая.
«ВСТРЕТИЛ КИРУ» – торжествовала третья.
* * *
«На том же месте, что и в прошлом году, возле устья, около девяти вечера. Узнал сразу, несмотря на то, что она постриглась. Ей очень идёт. Она стояла в воде, на отмели, метрах в пятнадцати от берега, немного подобрав платье. Красивое платье, серого цвета, чуть ниже колен. Оно бы всё равно не намокло, там совсем мелко, едва выше щиколоток. Из-за этого подобранного платья мне теперь кажется, что я узнал её колени раньше, чем лицо. Чушь. Чёрное платье, прошлогоднее, было чуть выше колен, эти колени маячили у меня перед глазами целый год, даже когда не мог уже представить лицо. Но нет, конечно же, сначала узнал лицо. Кира стояла вполоборота к берегу, смотрела на закат и на чаек, которые там всегда околачиваются.
Оказывается, зря я боялся, что потеряю дар речи, если её увижу. Совершенно спокойно остановился напротив неё, окликнул: «Добрый вечер, Кира!» Но разговор с самого начала пошёл (слово «странный» зачёркнуто) дикий. Она посмотрела на меня, улыбнулась так, словно я неудачно пошутил. Сказала: «И вы меня Кирой зовёте».
Я уже был уверен, что это Кира, я узнал даже голос, поэтому подумал, что она говорит про какую-то другую форму своего имени, хотя ума не приложу, какую. Я сказал: «Я Саша из Словении. Мы с вами в прошлом году третьего сентября
