царей, ни героев, ни рабов, ни хозяев… Все голые равны. Баня приговаривает к чистоте, но с мыльной водой не уносится ни один из грехов, ни одна из страстей, что ворочаются в душах человеческих, тянут гирями в иное, гораздо более мощное чистилище…
Мама трёт Альбине голову куском мыла, драит мочалкой детское тело, дубасит веником, но так и не достаёт до тех духовных глубин, где свернулась калачиком крохотная, не ухоженная, отверженная видимым миром, душа, которую когда-то нескоро, но понесут-таки по разлучении с телом ангелы на суд Божий…
А жизнь бежала вместе с Альбиной вприпрыжку, навстречу приключениям.
Набрать пригоршню липкой грязи из-под ног, подкрасться к одному из освещённых окошек с открытой форточкой… И вот комок грязи летит туда, где незнакомые люди за столом, они жуют, голоса прорываются на улицу вместе с запахом жареной картошки… Плюх! Грязь из вечерней темноты ворвалась туда, внутрь светлого квадрата. Восьмилетние Альбина Потоскуева и Вера Слепцова переглядываются и дают стрекоча.
Как жутко и как весело, не чуя ног, удирать от разоблачения, удирать от наказания, удирать от расплаты. И Альбина удирала, год за годом…
В пионерском лагере тайком залезли с детьми на кухню, нахватали свежеиспечённых к близящемуся ужину пирожков и с гиканьем помчались прочь, роняя стулья и оставляя позади звон рассыпавшихся ложек. Дух захватывало от угрозы возможной погони старших пионервожатых. Но те были далеко, зато нечто другое, гораздо более опасное и даже, можно сказать, всесильное, было близко, о чём Альбина ещё не подозревала, и это было то, что люди называют в обиходе совестью, вот она-то была очень близко. И она гналась за Альбиной, наступала на пятки, и с каждым годом была всё ближе к цели. А Альбина хохотала, летела над житьем-бытьем, напихивала на ходу рот украденными пирожками, и жизнь представлялась такой же беспечной, как этот смех.
Вот так же беззаботно спустя несколько лет она смеялась вместе с молодым мужем и его друзьями, когда вскоре после свадьбы поехали гулять в воскресный день по Южнобережью, и после романтического ужина в одном из придорожных ресторанчиков сбежали, не заплатив. И потом неслись с хохотом сломя голову по узким улочкам, петляли между налепленными по горным склонам домиками с мансардами, то вверх, то вниз по серпантину, пока не очутились рядом с морем. Ринулись с пьяными воплями в воду. Смеялась Альбина и тогда, когда с годовалым Митей в охапку они с мужем, не оплатив проезд, сбежали от таксиста, пока тот, воспользовавшись автомобильной пробкой, бегал за сигаретами.
Вместе с Альбиной смеялись и дети. Смех становился всё громче. Это был такой прелестный, радостный смех узнавшего жизнь махонького червячка. И дух Альбины вместе с ним закручивает в воронку. Всё быстрее её затягивает по спирали куда-то в черноту, в космос, и всюду настигает детский смех. От него закладывает уши и болит голова. «Он смеялся!» – сказала Альбина, выйдя на воздух
