вот, шоколадку Натусе от меня передай. Ну, а тебе денежная премия. Бери. И счёт телефона пополнишь, и домой к родителям поедешь.
– Ка-ак?!
– Ну, вот так. Отпуск тебе даю. Мама болеет – надо побыть рядом. Иди. Да по пути загляни к Буценко с Марчулиной. Скажи, срочно к шефу на ковёр.
– Да тут мы, – недовольно сказали за дверью.
В кабинет вошла бухгалтерша в парике и в обтягивающем брючном костюме. На её белом от пудры лице застыла маска презрения. Она без приглашения тут же уселась на стул, закинула ногу на ногу и стала разглядывать свои лакированные туфли. За ней шёл Федя, он засмеялся и сказал:
– Как всегда, подслушивали.
«Загляни ко мне», – напечатал Угрюмин в скайпе и отправил Копылову.
– Странно, однако, выглядишь, – сказал, разглядывая вошедшего, вновь бородатого, Копылова.
– А в чём дело?
– В бороде.
– Ха-ха, понял. Каюсь. Не был я в пятницу на работе. Вместо себя Мишку оставил. В гости прилетел. Из Владивостока. Три года не виделись. Тоже, кстати, бывший чекист. Да вы знакомы. Я с ним был на твоём именинном банкете. Он, помнишь, тебя так забавно разыграл? Ты удивлялся, как нас отличить друг от друга. Я же именно после того случая бороду стал отращивать. Надоели братишкины подставы. Иметь брата-близнеца это дело ответственное. Всю жизнь розыгрыши. Он тебе там, случайно, ничего не наплёл? Мишка – он безобидный, хохмач просто. Да вот он, за дверью. Мишка, иди сюда.
«Он многословен. Суетится. Он себе на уме», – подумал Угрюмин.
Брат Копылова заглянул в кабинет, обвёл всех смеющимися глазами и направился к Угрюмину, обнял, сказал со смехом:
– Уж такой я, не могу без приколов. Хохмач – моё призвание.
– Да, я это заметил. Хохмач ещё тот. Тебе не чекистом, а писателем надо быть с такой фантазией.
Угрюмин удивился, что ему удаётся сохранять приветливость. Он не поверил в искренность братьев, и от своей подозрительности стал себе неприятен. «Вот такой человек, как Валентина, наверняка поверила бы Копыловым. Она вообще всем верит. Как когда-то поверила моим обещаниям на ней жениться. В доверчивости есть своя прелесть», – думал он и разглядывал безбородого близнеца. «Они сговорились. Они думали, что меня удастся надуть. Воскресшая Валентина сломала их планы. Но, впрочем, какая разница. Это их проблемы. У каждого свои проблемы».
Угрюмин подумал, что если бы он научился хорошо относиться к людям, даже к таким, как братья Копыловы, то стал бы счастливым человеком.
«А вдруг они сказали правду, и это действительно был экспромт-розыгрыш, пусть жестокий, пусть бесчеловечный, но всё же розыгрыш, а не шантаж», – подумал он снова о том же. Он обвинял себя, думая о том, что стыдно и гадко жить с такой, тщательно скрытой в душе, нелюбовью к другим людям, и с такой любовью к себе.
За что он любит себя?, спрашивал он. Вот за эту мерзость, которая сидит внутри? Получается, он любит в себе всё, в том числе
