худощавое лицо, широко расставленные светлые глаза под густыми бровями и тонкий рот олицетворяли для Никиты портрет истинного британца. Во всяком случае, внешне мужчина казался полной противоположностью Дилану, который буянил днем в кафе. Ему могло быть лет семьдесят, а то и семьдесят пять. Он не был хорош собой, но выглядел довольно ухоженным. Вместо скатерти во всю длину роскошного стола протянулась узкая восточная дорожка из красной тафты с золотой тесьмой и кистями. Ее край служил подстилкой под тарелку, рядом лежала бумажная салфетка. Большой бокал и начатая бутылка красного вина стояли на цветных картонных кружочках. Никита машинально отметил, что автором такой своеобразной, но, бесспорно, практичной сервировки мог быть только мужчина. На той же дорожке из тафты были установлены два подсвечника на три свечи каждый. Их неровный свет создавал движение теней по всей комнате и деликатно сглаживал глубокие морщины на лице англичанина. Тот ужинал совершенно один, в полной тишине. Молчал даже телевизор в углу комнаты.
Никита шевельнулся. Мужчина никак не отреагировал на его движение. Он закончил есть, аккуратно, как в ресторане, положил приборы на тарелку и взял в руку бокал с вином. Никита собрался с духом, сделал шаг в его сторону и сказал:
– Бонжур, месье.
По-прежнему никакой реакции. Было совершенно очевидно, что мужчина не видит гостя, не слышит его и даже не подозревает о его присутствии. Никита чувствовал себя не слишком уютно, однако происходящее его чрезвычайно интриговало. Он помахал руками, чтобы окончательно удостовериться в том, что невидим, и осторожно начал осматривать комнату, периодически оглядываясь на мужчину за столом. Того можно было назвать стариком, но уважительное имя Дед шло ему значительно больше. Еще в ранней юности в Никите открылся талант придумывать людям несмываемые клички. Они всегда рождались в его голове спонтанно, сами собой. Для многих его друзей прозвища становились роднее имен и приклеивались на всю оставшуюся жизнь.
Он остановился против буфета, который казался огромным даже в масштабах этой просторной комнаты. Все дверцы его фасада были покрыты прекрасной рельефной резьбой. Точеные ножки верхней секции опирались на столешницу массивного основания. Поверхность столешницы заполняли безделушки и фотографии в рамках. Одно фото почему-то бросилось Никите в глаза. С него смотрела красивая девочка лет пяти, со светлыми кудрявыми волосами и ямочками на щеках. Снимок был черно-белый, сделанный, вероятно, очень давно. Здесь же, рядом, стояла современная цветная фотография двух довольно молодых женщин. Они обнимались на фоне какого-то северного пейзажа, но не выглядели при этом особенно счастливыми. Одна из них – высокая, продолговатая брюнетка. Вторая – пониже, круглолицая кудрявая шатенка. Женщины вполне могли быть сестрами, а также дочерями мужчины за столом, но внешнего сходства между ними Никита не нашел. Вот только лицо кудрявой шатенки показалось ему смутно знакомым. Он так увлекся разглядыванием
