style="font-size:15px;"> – Какие планы?
– Вы их узнаете… Главное пока – привлечь его на нашу сторону.
– Это невозможно: он слишком привязан к королю.
– Полноте, он такой фанфарон!
– А! Вы вот чего желаете… Хорошо, я попытаюсь.
Кончини ушел. Он направился по коридорам к большой лестнице и, проходя мимо кабинета короля, остановился на минуту и прислушался.
Слышался громкий хохот.
Генрих IV играл в кости с де Бульоном, Роклором и герцогом де Бельгардом. Он был очень весел и прерывал игру, чтобы подшучивать над Сюлли, который стоял возле игорного стола, печально опустив голову на грудь, нахмурив брови, скрестив руки, и казался подавленным тяжестью большой горести и большого неудовольствия.
Шутки не умолкали. Сюлли наклонился к королю и сказал ему очень тихо, так, чтобы играющие не услыхали:
– Государь, вы помните, что дали мне поручение к королеве?
– Помню! И все жду от тебя ответа.
– Я не могу дать вам ответ при этих господах.
– Стало быть, это очень важно?
– Чрезвычайно важно, государь… Вы поймете, услышав это, что я больше расположен плакать, чем смеяться…
Генрих, несколько взволнованный, положил кости, встал и направился хромая – он в первый раз встал с постели – к амбразуре окна, где внимательно выслушал рассказ Сюлли о его свидании с королевой, об угрозах итальянца.
– Это все? – спросил он спокойно, когда Сюлли замолчал.
– Да, все, – ответил тот, удивленный этим спокойствием. – Я надеюсь, что ваше величество примете строгие меры. Это уже чересчур, надо положить конец… Дело идет не только о достоинстве короны, о государстве, о жизни, может быть…
Генрих печально улыбнулся.
– Завтра… может быть, мы подумаем.
– Завтра?..
– Увы! Мой бедный друг, я счастлив сегодня… Я чувствую, что здоровье возвращается ко мне… Дай мне насладиться спокойно моим счастьем… хорошие дни так редки!
– Но, государь, эта потеря…
– Они не посмеют… Они угрожают и только… Притом моя жизнь в руках Господа… Спокойствие, спокойствие прежде всего!
Он вернулся к своему месту у игорного стола, между тем как Сюлли, черты которого еще более омрачились, ушел, с отчаянием качая своей белой и голой головой.
Девять часов пробило на колокольне собора Парижской Богоматери.
Малый мост был почти пуст.
Дверь лавки под вывеской «Два ангела» тихо отворилась; женщина, закутанная в темный плащ, совершенно скрывавший ее стан, тихо вышла и, осмотревшись вокруг боязливо, направилась быстрыми шагами к центру города.
В то же время тень отделилась от стены напротив магазина и вышла осторожно, как бы боясь быть примеченной, на середину улицы.
Это был высокий и сильный юноша. Он колебался с минуту, осматривая окрестности.
– Это она, – сказал он голосом, дрожавшим от волнения. – Мариетта, в какое время!..
Он
