Я почувствовала, как что-то скользнуло у меня по ноге, подумала, что это отстегнутый ремень, но давление продолжалось. Его взгляд метнулся вниз, мой – тоже.
Нож был, конечно же, керамическим, длиной сантиметров десять-двенадцать, с синей пластиковой рукояткой. В десяти сантиметрах семь с половиной уже лишние. Изгиб его руки там, где он прижимал нож к моей бедренной артерии, закрывал лезвие от всех, кроме меня, а его пальцы обхватывали тупую часть лезвия так, что со стороны казалось, что он, в самом худшем случае, наверное, держит меня за ногу. Я медленно села на место, и нож следовал за мной, пока вновь не скрылся в кармане пиджака Гогена.
Мое сердце, мое дыхание.
Я закрыла глаза.
– Вы не решитесь на это, – наконец произнесла я. – В салоне полно людей.
– Шанс меня арестовать – практически нулевой, – ответил он. – А вы обязательно умрете.
– Жду не дождусь увидеть ваш труп.
– И не дождетесь.
– Вы ничего не сможете сделать на высоте десять с половиной километров.
– Прекрасно. Вот приземлимся – и сразу все узнаете.
Сердце у меня бьется слишком быстро, дышу я слишком часто. Я попыталась считать, но числа перепутались, давай, ну давай же!
Я вдруг обнаружила, что пытаюсь вспомнить Паркера, заставляя себя представить его лицом таким, каким видела его на фотографии. Внутренним взором я видела это фото, но черты лица были плоскими, нереальными, и я до крови закусила губу. Список отличительных признаков – серовато-русые волосы, светло-серые глаза, родинка справа на подбородке, большие уши, маленький рот – это просто слова, в них нет ничего значимого.
– Да расслабьтесь вы, Уай, – сказал Гоген, откидываясь на спинку кресла и полуприкрыв глаза, словно собирался вздремнуть. – Сохраняйте спокойствие. Просто спокойствие.
Моя мать, идущая босиком по пустыне.
Я закрываю глаза и ощущаю под ногами песок.
– Я спокойна, – отвечаю я, и это правда. – Действительно, волноваться не о чем.
Мы летим на северо-восток по направлению к Стамбулу.
Глава 24
Через пять недель после того, как мои друзья, учителя и семья начали меня забывать, я полностью исчезла у них из памяти.
Это оказалось просто – так просто.
Вернувшись домой как-то во вторник, я обнаружила, что половина моих вещей исчезла: их отдали или на благотворительность, или моей младшей сестренке.
– Зачем ты выбросила мои вещи? – спросила я у мамы, уже без слез и крика, а спокойно, очень спокойно.
– Я не трогала твои вещи, – ответила она, смущенно глядя на меня. – Просто в гостевой комнате накопилась масса хлама.
– Это моя комната.
– Ну, вот и я о том же. В твоей комнате.
Я перестала ходить в школу.
Я потеряла терпение после того, как меня в седьмой раз пригласили на урок французского: «Bonjour, comment tu t’appelle? Bienvenue à l’école[5]», –
Добрый день, тебя как зовут? Добро пожаловать в школу (
